Княжий сыск. Ордынский узел. Евгений Кузнецов

беспокоить.

      – Знаю… Доложили. Куда в этот раз пойдёте? Какой товар?

      Караванщик хитро взглянул на князя:

      – Тот, что на стругах – в Сарае оставим, а на расшивах, может, и до Шемахи каспийской рискнём. А насчет товара… Думается мне, ты, князь, не хуже меня знаешь, какой товар на какой лодке уложен…

      Князь довольно рассмеялся:

      – Донесли мытари еще пять дней назад: пенька, холст, воск, жир морского зверя да ганзейский товар. Не обидели вас на Волоке мои приставы? Лишнего не содрали?

      – Не-е-ет, Бог милостив. Твои служивые договор блюдут, не то, что тверские. Те в позапрошлом году мыт положенный с нас собрали, а после еще неделю морили, не пускали в Волгу, ждали, когда им на лапу положим.

      – Положили?

      – А куда денешься? Положили, конечно… Так, что через московский удел дешевле плыть получается.

      – Вот и ходите через нас, на черта вам Тверь сдалась!

      Они уже дошли до края пристани и остались вдвоём. Караванщик полез за пазуху и вынул скрученный лист с привешенной печатью:

      – Письмо тебе, Иван Данилович, от старшего брата. А на словах государь Юрий Данилович поклон передает.

      Князь Иван порвал нить, развернул грамотку, но читать не стал:

      – Ты смотри пергамент какой чудной…

      – Да не пергамент это, – заулыбался караванщик. – Теперь в Любеке на этой штуковине писать начинают, бумагой прозывается. Много дешевле пергамента. Одно плохо – воды боится. Зато горит хорошо…

      – Ишь, ты! Хитёр немец, обезьяну выдумал… Ты мне этой «гумаги» с пуд сгрузи, вечером рассчитаюсь… И вечером же всех купцов к себе на ужин приглашаю…

      Князь уехал, толпа, обсудив новость, разошлась.

      На пиру депутация новгородских гостей с изъявлениями живейших благодарностей за милости московского владетеля вручила Ивану Даниловичу великолепную, с золочёным тиснением и серебряной застёжкой в которой горел большущий изумруд-смарагд, поясную сумку-калиту.

      Глава третья

      Прямо только вороны летают

      Дядька Никифор моему скорому отъезду очень опечалился. Мне показалось, он даже пустил слезу. Но удачно скрыл это, долго и тщательно сморкаясь в старую крапиву возле ворот.

      – Далёко тебя князь посылает? – полюбопытствовал.

      – В Новгород, батя, – убедительно соврал я.

      – А чего, в Новгород так в Новгород, ты человек служивый! – вздохнул он и больше вопросов не задавал. – А твоего каурого перековать бы, на передней правой подковка-то хлябает. Ну, давай, не стой, проходи, спрыснем дорожку. Сало в подклети, брага там… под… ну, в общем, ты найдешь…

      – Так пост же.

      – Воинов пост не касается, – без тени сомнения заявил дядька.

      В то вечер мы нашли все дядькины заначки. И что самое удивительное, когда я утром смог выползти взьючивать коня, жеребец оказался уже перекованным. Как дядька в таком состоянии не перепутал лошадиные ноги, было загадкой.

      – Я