Волчок. Михаил Нисенбаум

звуков, не то что вразумительной речи, я дал отбой.

      Жизнь затевалась с нуля или топталась на нуле. Принципиальность, гордость, верность правилам – увы, все это больше не работало. Как теперь все будет?

      Неожиданно в дверь позвонили.

      В глазке-пузырьке выгибалась крошечная мутная Варя с непомерно крупной головой, повернутой в профиль. Открыв дверь, я увидел, что Варвара не одна. Рядом на четырех кривых ногах стояло маленькое деревянное создание, которое до этого, похоже, долго скиталось по городу, без дома, без родителей, без друзей, ночевало во дворах, давно утратив цвет юности, к слову сказать голубой, точнее выцветше-синий. Смятенные, сирые и бледные стояли передо мной Варвара и креслице, ожидая моего решения. Варвару я собирался пустить, а вот ее помоечного спутника предпочел бы оставить за дверью.

      – Это тебе подарок, – сообщила Варвара, блуждая волчьим взглядом по потолку и стенам прихожей. – Правда великолепное?

      Даже в скромной комнате кресло выглядело, как хитровский беспризорник в Георгиевском зале. Угрюмое и обиженное, всем видом оно демонстрировало пролетарскую непримиримость. Поблагодарив Варвару, я осторожно поинтересовался, откуда взялся голубой оборвыш. На этот вопрос ей отвечать не захотелось, и она сказала:

      – Должны же у тебя наконец появляться приличные вещи.

      – Почему ты не пришла вчера? Я прождал тебя битый час! Почему не позвонила? Трудно было предупредить?

      Она пожала плечами, достала из сумочки какой-то флакон и, глубоко вдыхая, несколько раз прыснула из него в рот. Улыбнулась и сказала, что у нее астма. И что каждый раз, собираясь говорить со мной по телефону, она делает особую дыхательную гимнастику, чтобы не волноваться и не путать слова. Дальнейшие расспросы про вчерашний вечер сделались совершенно невозможны. На Варином лице теплились прилежание и просветление. Лицо кресла ничего похожего не выражало. Можно даже сказать, на четвероногом лица не было совсем.

      Потом мы сидели на кухне. Очистив крупный плод грейпфрута, Варя задумчиво глядела на блестящую шкурку, мяла пальцами и вдруг сказала:

      – Хорошо бы забраться под такую шкурку и там сидеть спокойно.

      Вот она, формула Варвары Ярутич: семь дней в неделю быть несправедливой, отталкивающей, невыносимой, а на исходе седьмого дня сказать или сотворить что-нибудь такое, ради чего ты будешь терпеть следующие семь дней. Да что там дней.

      Креслице глядело хмуро и не собиралось мириться ни с одним предметом обстановки. Всем своим видом оно говорило: выносите отсюда свои диваны, стулья и стеллажи. Они мне не ровня. Разрешаю поставить ободранный сундук, кривой поставец и орясину на балясинах. Подарок в наказание – такого я еще не получал.

      Нервно посмеиваясь, я подошел к креслу, попытался в него сесть и понял, что спасен. Креслице предназначалось для детей, аскетов и балерин. Обычный человек вроде меня в нем не помещался. Через час четвероногое, вскарабкавшись на спину таксомоторного «рено», гордо проехало по Москве до