Марш Радецкого. Йозеф Рот

один из духовых инструментов прусской армии. Прапорщик запаса Бернштейн приподнялся согласно правилам, но с важностью.

      – Мое почтение, господин лейтенант! – произнес он. Карл Йозеф едва удержался, чтобы не ответить столь же почтительно «Добрый вечер, господин доктор!».

      – Я не помешаю? – ограничился он вопросом и сел.

      – Доктор Демант сегодня возвращается, – начал Бернштейн, – я случайно встретился с ним после обеда.

      – Премилый малый, – просвистел на своей флейте Киндерман. После густого судейского баритона Бернштейна это прозвучало как легкое дуновение ветерка по струнам арфы. Киндерман, постоянно озабоченный тем, чтобы маскировать свой весьма малый интерес к женщинам особым вниманием, которое он им уделял, объявил:

      – А его жена – вы ее не знаете – прелестное существо, очаровательная женщина. – При слове «очаровательная» он поднял руку, так что его изящные пальцы заплясали в воздухе.

      – Я знал ее еще молоденькой девушкой, – сказал прапорщик.

      – Интересно, – заметил Киндерман. Он явно притворялся.

      – Ее отец был прежде одним из богатейших шляпных фабрикантов, – продолжал прапорщик. Казалось, он зачитывает показания. Видимо, испугавшись своей фразы, он остановился. Слово «шляпный фабрикант» звучало слишком по-штатски, ведь он, в конце концов, сидел не с присяжными поверенными. Он про себя поклялся отныне точно обдумывать каждую фразу. Столько он мог все-таки сделать для кавалерии! Он попытался взглянуть на Карла Йозефа. Но тот сидел как раз слева, а Бернштейн носил монокль в правом глазу. Ясно он различал только лейтенанта Киндермана: этот оставался безразличным. Чтобы проверить, не произвело ли фамильярное упоминание о шляпном фабриканте удручающего действия на лейтенанта Тротта, Бернштейн вытащил свой портсигар и протянул его налево, но тут же вспомнил, что Киндерман рангом выше, и, обернувшись направо, торопливо пробормотал: – Pardon.

      Теперь все трое курили молча. Взор Карла Йозефа устремился на портрет императора, висевший на противоположной стене. Франц Иосиф был на нем изображен в белом, как цвет яблони, мундире, с кроваво-красным шарфом через плечо и орденом Золотого руна на шее. Большая черная фельдмаршальская шляпа с пышным зеленым султаном из павлиньих перьев лежала рядом с императором на выглядевшем весьма шатким столике. Портрет висел, казалось, очень далеко, много дальше стены. Карл Йозеф вспомнил, что в его первые дни в полку этот портрет, в известной мере, служил для него гордым утешением. В те дни он чувствовал, что император каждое мгновение может выйти из узкой черной рамы. Но постепенно император приобрел безразличный, знакомый, не привлекающий внимания облик – такой, какой он имел на почтовых марках и монетах. Его портрет висел на стене казино – своеобразный род жертвы, которую божество само себе приносит… Глаза его – некогда они напоминали лейтенанту летнее небо каникулярного времени – теперь казались сделанными