Записки невесты программиста. Алекс Экслер

с таким возмущением, как будто уличил меня в диком преступлении: – Ага-а-а-а-а! «Поколение Пе». Так ты Пелевина читаешь?

      – Ну да, – лениво говорю я. – Почитываю. А что?

      – Я вчера слушал передачу, – торжественно говорит папулька, – так один умный человек говорил, что Пелевина за писателя не считает, потому что он, мол, о России пишет без боли.

      Я некоторое время внимательно смотрю на папульку и ничего не говорю.

      – Что? – начинает он нервничать. – Что ты так смотришь?

      – Знаешь, папульчик, – говорю я. – А если бы у Толстого не было обязательного для всех великих писателей геморроя, он бы тоже писателем не считался по классификации твоего «умного» человека?

      – При чем тут Толстой? – защищается папулька. – Толстой был огромной глыбой, матерым человечищем. Ведь если подумать, то до этого графомана настоящего мужика в литературе-то и не было…

      – Это Горький был огромной глыбой, – поправляю его я. – А Толстой был лучом света в темном царстве.

      – Ну да, – говорит папулька. – И для Светы он был луч, и для Тани, – тут он посмотрел на меня, – и даже для Иры должен был стать лучом света, но Ира у нас читает Маринину и всякого Пилявина.

      – Ты, папуль, чего-то путаешь, – говорю я. – Пилявин – это из «Песняров». «Молодость ма-а-а-ая-я-я-я-я, Белоруссияя-я-я», – завыла я на всю квартиру.

      – Да не ори ты так! – закричал папулька, который действительно не выносит моего пения. Я так думаю, что это у него какое-то генетическое отклонение.

      – Во-первых, – говорит папулька, – в «Песнярах» был не Пилявин, а Мулявин. А во-вторых, умный мужик совершенно прав. Пелевин – это не литература.

      – А что это? – интересуюсь я. – Написано на бумаге. Люди читают. Значит литература.

      – Пелевин это… – задумывается папулька, явно вспоминая слова этого умника из радио, – это результат бездуховности, вот! – торжествующе выдает он.

      – Папуль, – ласково говорю я, – ты вчера же преферанс играл, да?

      – Ну да, – подтверждает папульчик. – Преферанс по пятницам с деловыми партнерами. Святое дело.

      – И, небось, пили там во время преферанса? – все так же ласково спрашиваю я.

      – Понятное дело, что пили, – подтверждает папульчик. – Мы же русские люди. Почему бы не выпить в тяпницу, тем более, что этот день недели так и называется.

      – По-моему, Борис Натанович, – говорю я, – вы все-таки не очень русский человек. Прямо-таки скажем – совсем не русский. Поэтому за вас наша общая мамулька замуж и вышла.

      – Ну, не русский, зато руссифицированный, – спорит папульчик.

      – Ладно, – говорю, – проехали вопрос вашей национальности.

      – И вашей, между прочим, тоже, – добавляет папульчик.

      – Моя национальность определяется по мамульчику, – парирую я.

      – Это у евреев она определяется по мамульчику, – продолжает спорить папульчик.

      – Вы что-то имеете против евреев? – осведомляюсь у него я.

      Папульчик потрясенный замолкает.

      – Вот