Адмирал: Адмирал. Заморский вояж. Страна рухнувшего солнца. Михаил Михеев

водителя вообще никого не волновало. Его дело баранку крутить, хотя, в этом стремительно заражающийся паранойей Колесников практически не сомневался, слушал он наверняка внимательно и потом с точностью до слова передаст услышанное начальству. Ну да пускай его, на работе человек, а ничего крамольного в машине не говорили. Более того, вообще ничего не говорили, кроме пары дежурных фраз. Но молчание молчанием, а желудок во избежание конфуза требовалось срочно удовлетворить.

      В ресторане было тихо и спокойно. Играла негромкая музыка. Пианист, наряженный в самый настоящий фрак, был мастером ухитрялся вести мелодию ненавязчиво, никому не мешая, но в то же время заполняя ею все пространство. На взгляд Колесникова, ни разу не меломана, старомодно, однако здесь и сейчас мелодия звучала крайне органично. И акустика была неплоха, в результате чего музыка словно накрывала столики непроницаемым куполом, не давая гулу голосов просачиваться наружу. Приятное ощущение.

      Адмирал прошел к единственному свободному столику. Его замечали, но, несмотря на то, что Лютьенс тут оказался старшим по званию, вставать и приветствовать никто не спешил. То ли из-за неформальной обстановки, то ли из вечного соперничества между армией и флотом. Ему, впрочем, было все равно. Усевшись и сделав заказ, он начал ожидать, когда ему принесут знаменитые баварские сосиски, традиционно главное блюдо немецкой кухни.

      Ожидание затянулось вроде бы совсем ненадолго, но то ли музыка сыграла роль, то ли, что вероятнее, усталость, и Колесников начал отключаться от реальности. Не засыпать, а именно отключаться. И потому голос, прозвучавший буквально над ухом, оказался для него полной неожиданностью.

      – Вы позволите?

      Колесников несколько секунд смотрел на терпеливо ожидающего ответа худощавого генерал-майора и лишь потом сообразил, что в зале его столик самый свободный, за остальными по трое-четверо. Ну а здесь – никого, наверное, из-за его морской формы и высокого звания. Оставалось только кивнуть:

      – Разумеется.

      Генерал аккуратно сел напротив него, виновато улыбнулся, и пришлось сказать, что не стоит… и так дальше, и так дальше, и разговор завязался, и Колесников, в общем-то, не жалел об этом, потому что собеседником генерал оказался интересным. И ничего удивительного в том не было.

      Генерала звали Эрвин Роммель. Да-да, тот самый Роммель, которому совсем скоро предстояло малыми силами гонять по пустыне до зубов вооруженных англичан. Уж про него-то Колесников был наслышан, редко в какой передаче о войне с упоминанием союзников не вспоминали этого бравого генерала. Самое страшное африканское пугало, лис пустыни… Впрочем, все это будет, а пока перед Иваном Павловичем сидел еще относительно молодой – ему не было и пятидесяти – генерал и увлеченно рассказывал о своих людях, своей дивизии и своем взгляде на войну.

      Чем дальше, тем больше Колесников убеждался, что в отношении этого генерала историки не врали. Действительно, «отец солдатам».