Первый шаг к пропасти. Галина Романова

До легкой прозрачности, до нежного хруста прожаренный. Залитый взбитыми яйцами, засыпанный мелко порубленной зеленью. Может, это было не очень полезно, зато очень вкусно. А потом блины – тонкие, почти кружевные, плавающие в растопленном сливочном масле, или в меде, или в сгущенном молоке. Не принципиально. И кофе. Много черного крепкого кофе. Непременно с сахаром.

      Это был его любимый завтрак. Его супруга об этом знала и почти каждое утро готовила одно и то же. Редко подавала какую-нибудь кашу или творог. Он ел, конечно, не капризничал. И внимательно слушал ее наставления о правильном питании и здоровом образе жизни. Но…

      Но все равно любил бекон и омлет на завтрак. И еще блины в масле. И много, много кофе.

      Он любил жить не по правилам. Ему это нравилось. Его это заводило.

      Он сбросил с себя тонкое, почти невесомое одеяло, скинул ноги на пол, резко встал. И сразу подошел к зеркалу.

      – Неважно выглядишь, Андрюша, – пробормотал он едва слышно, рассматривая выпятившийся живот, мешки под глазами и мощные брыли, переходившие в двойной подбородок. – А ведь тебе-то всего сорок семь. Совсем распустился. Надо взять себя в руки.

      Это была его обычная утренняя речёвка. С этого осуждения самого себя начинался его день. Проговаривалось все тихо, быстро, назидательно. Правда, без особого сожаления. Потому что он очень любил себя. Любил всяким: худым и толстым, молодым и стареющим, удачливым и не очень. Он, сколько помнил, всегда любил себя. И словно чувствуя его самовлюбленность, окружающие его люди тоже принимались его любить. Сильно, самозабвенно, совершенно не замечая его недостатков.

      А они у него были, да. Так же, как и у многих прочих. Весь мир заселяли такие люди. Абсолютно чистых не было. Все человечество этим страдало, хотя и стремилось к совершенству.

      Он не стремился. Он жил в ладу с самим собой, ладил со своими пороками и других примирял с этим. И был абсолютно счастлив.

      Открыв дверцу шкафа, Андрей достал с полки чистые домашние штаны из тонкой клетчатой фланели, майку агрессивного красного цвета, оделся и пошел в кухню. На запах подгоревшего бекона, жарившихся блинчиков и кофе.

      Лариса хлопотала у плиты, переделывая омлет с беконом. Первая порция, видимо, ушла в мусорное ведро.

      – Привет, – тихо произнес Андрей, замирая у двери в кухню. – Как дела?

      – Привет. – Спина жены дернулась, она медленно повернулась, по губам скользнула неуверенная виноватая улыбка. – Прости, у меня еще не готово. Подгорело. Переделываю.

      – Ерунда. Не страшно. Подожду.

      Он обошел обеденный стол, добрался до жены, обхватил ее плечи и уткнулся губами в ее шею.

      – Ум-м, как ты пахнешь, Ларочка! – прошептал Андрей, цепляя губами ее тонкую нежную кожу.

      – Чем? Блинами? – грустно пошутила она.

      – Почему блинами?

      – Тогда чем? Подгоревшим салом?

      Лариса не повернулась, как бывало. Не прислонилась щекой к его щеке. Не начала шептать ему всякие безобразные нежности. Он к этому привык. Ему это нравилось. Нравилось, когда она мурлычет, целует его. Нравилось с этого