Музыка ночи. Джон Коннолли

– и как тут не прийти в отчаяние? Иногда в голову невольно закрадывался вопрос: а может, он умом тронулся?

      – Боже ты мой, что ты, вообще, делаешь? – простонала она.

      – Я? Чай пью. Имеет право человек выпить в своем доме кружку чая, не спрашивая на это соизволения?

      Она рывком схватила предмет своего негодования и сердито переставила его на каминную полку.

      – И зачем я только стол драила? А ты его пачкаешь!

      Присев на корточки, она зорко, с прищуром посмотрела на гладкую поверхность.

      – Точно, – произнесла она, как вердикт. – Пятно отсюда видно. Можешь сам полюбоваться.

      Она метнулась на кухню, достала из-под раковины губку и вновь принялась за работу.

      Ее супруг обиженно сунул руки в карманы. Посередине комнаты, перед телевизором, до сих пор стояла гладильная доска. Сейчас она напоминала катафалк вроде того, на который похоронщики Клэнси водружают на панихиде гроб. Недавно жена заставила его купить новую рубашку, хотя и старые были вполне приличные. Затем она настояла на глажке, чтобы на ткани не было ни единой морщинки, несмотря на его заверения, что будет надевать поверх них пиджак или кардиган. Сам Господь не разберет, есть на них морщинки или нет!..

      Пить чай почему-то расхотелось. А сейчас в комнате будет вонять полиролью.

      Ему уже казалось, что их дом насквозь пропах мылом и отбеливателем. Сколько же это длится – возможно, несколько недель, а может, и несколько месяцев… или лет? Жена всегда была ревнительницей чистоты, но возвела все это в настоящий культ.

      Он боялся лишний раз ступить на половицы, хотя и был в шлепанцах. Если честно, закрадывалось подозрение, что их жилище смотрится неопрятно просто потому, что в нем находится именно он.

      – Все нормально, – примирительно сказал он.

      – Вовсе нет, – огрызнулась она. – Я ничего нормального не вижу. Ни-че-го.

      И она разрыдалась. Он вытащил руки из карманов и неуклюже, с грубоватой ласковостью принялся похлопывать ее по спине, будто она подавилась кусочком яблока. Получалось это неважно. Он преданно любил ее, правда, избегал и страстных объятий, и романтических поцелуев, а как быть, когда по щекам жены катятся слезы, он не знал.

      Плакала она редко, хотя и чаще, чем, на его вкус, следовало бы.

      – Ладно тебе, – неловко увещевал он. – Перестань. Незачем беспокоиться.

      И она понимала, что он, в принципе, прав. Но расстроилась она не из-за стола. Причина заключалась в ином. Она не знала, как быть и что делать. Завтра они будут здесь, а более важных персон она у себя в доме никогда не принимала – она не думала, что такое может случиться. Отец Делани – еще куда ни шло, хотя и тоже неясно, но эти, остальные… Господи Иисусе, это все равно что принимать у себя с визитом Папу Римского!

      Где-то в глубине фартука она нашла скомканную салфетку и вытерла ею глаза и нос.

      – Ты погляди сюда, – выдавила она, прерывисто схлебывая воздух и горестно качая головой. – Мне вообще стыдно пускать сюда людей. Они увидят, какой здесь хаос.

      Теперь