Под щитом красоты. Александр Мелихов

недоступная черта меж нами есть.

      Напрасно чувство возбуждал я:

      Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

      И равнодушно ей внимал я.

      У кого повернется язык сказать, что одно из этих чувств «более правильное», чем остальные, что какой-то ответ здесь будет «самым удовлетворительным»? Однако в «полном арсенале орудий поэта» мы каждый раз находим то, что придает нашим переживаниям значительность и красоту, которых нам не даст ни пламенный фанатик Белинский, ни скучноватый догматик Луначарский.

      «Сфинкс спросил его: как можно, глядя на жизнь, верить в правду и добро? Пушкин ответил ему: да, можно, и насмешливое и страшное чудовище ушло с дороги. И в этом мужестве перед жизнью – назначение поэта», – писал выдающийся мыслитель XX века Лев Шестов. Можно ли после этого сказать, что не вышел на битву поэт, который, глядя в лицо бессмыслице и уродствам жизни, сумел обратить их в осмысленную красоту? О какой еще битве вы говорите? О сладкой участи оспоривать налоги? Да чтобы заниматься этим всласть, необходимо прежде всего желание просто жить!

      Вглядываясь в житейскую сторону пушкинской судьбы, видишь, сколько в ней бедности, тщетных трудов, унижений, обманов, обид, закончившихся мученической смертью, – и какой урок всем нам, какое доказательство всемогущества искусства, что Пушкин сумел превратить ее чуть ли не в сладостную легенду!

      …Слово «Пушкин»

      стихами обрастает, как плющом,

      и муза повторяет имена,

      вокруг него бряцающие: Дельвиг,

      Данзас, Дантес, – и сладостно-звучна

      вся жизнь его – от Делии лицейской

      до выстрела в морозный день дуэли.

      (Обратите внимание на аллитерации – на переклички звуков «д», «л», «н», «ц», «з»…)

      Эти стихи изумительный прозаик Владимир Набоков, которого столько раз называли «холодным», написал и от нашего имени. Только мы не помним и не задумываемся, какой ценой оплачен этот плющ. Когда нам весело и светло, мы готовы в детской резвости сбрасывать Пушкина с корабля современности или упрятывать в музей на почетное прозябание. А кто-то стремится уничтожить его еще непоправимее, превратив в предмет принудительного обожания:

      Уши лопнули от вопля:

      «Перед Пушкиным во фрунт».

(М. Цветаева)

      Это перед Пушкиным, который не терпел напыщенности, который называл свои осенние вдохновения временем «случки с музою»! «Пушкин в роли монумента» способен вызвать даже неприязнь. Но, когда нам становится холодно и страшно, мы, словно только что капризничавший ребенок – к маме, кидаемся к нему, понимая наконец Александра Блока: «Дай нам руку в непогоду, помоги в немой борьбе!» Не знаний, не «удовлетворительных ответов», которых нет и быть не может (что сегодня осталось от теорий Белинского и Луначарского!), а помощи мы просим у него, и он не держит обиды – он готов снова и снова наполнять нашу жизнь смыслом и красотой. А более «животрепещущего интереса» у нас нет и не будет.

      Как и всякий великий художник, Пушкин не учит, а защищает нас от скуки, ужаса и безобразия реальности. Экзистенциальная защита, преображение скучного