Под диктовку Альцгеймера. Инна Балтийская

ленной жизни, которая не так давно стала приносить ему удовлетворение. Много лет он, мальчик из небогатой семьи, пробивался на самый верх, менял политические партии, заключал договоры с мафиози, а иногда и, казалось с самим дьяволом – и ведь достиг практически вершины! И небольшая рассеянность была вполне простительна большому человеку, в конце концов, для запоминания существовали секретари… Но он все сильнее нервничал, забывая назначенные встречи, о которых ему напоминали, конечно… но он не мог вспомнить, когда с кем должен был встречаться!

      Разумеется, вначале все это казалось ему смешным, и про ослабление памяти он какое-то время рассказывал анекдоты в кругу близких… пока не понял, что часто забывает даже то, с кем вчера ужинал. И ужинал ли вообще. А на медицинском обследовании, после обстоятельного разговора с невропатологом, ему сделали анализ крови на новейшем реактиве. Результат его не удивил, словно он подсознательно ждал приговора. Болезнь Альцгеймера, и далеко не самое ее начало. Амилоидные бляшки резали его мозг, шинковали, словно капусту для засолки, и остановить их было нечем. Ему недолго осталось наслаждаться властью и положением. Еще два, самое большее три года – и он будет забывать лица своих родных и знакомых. Перестанет адекватно реагировать на журналистов, разучиться читать и писать… Нет!!! Этого просто не может быть. Не может быть, что через пару лет он превратится в бессмысленное существо, не отличающееся по интеллекту от мартышки. Должно быть лекарство от этой болезни. Пусть оно будет недоработанным, с побочными эффектами – но он должен его получить. Даже если принимать его будет рискованно – ему уже нечего терять.

* * *

      – Элька, я сижу тут совсем голодная, ты решила меня уморить?

      – Мама, ты только что пообедала. – устало ответила я, не оборачиваясь. Сзади послышались шаркающие шаги, и моя еще не старая матушка приблизилась к дивану и больно схватила меня за шею.

      – Ты мать заморить хочешь, знаю! – прошипела она. – Когда это я обедала, я весь день одна дома сижу. Знаю, я в тягость тебе, память уже не та. Но кормить меня ты обязана, а не то я до президента дойду!

      Я нащупала ногой убежавший тапок, встала и отправилась на кухню. Разумеется, на круглом кухонном столике, покрытом одноразовой клеенкой, стояли две огромные грязные тарелки с остатками бульона и костями от куриных ножек. Клеенка была покрыта жирными разводами, над которыми уже кружила толстая навозная муха. Мама в последнее время ела без помощи столовых приборов, руками, разбрызгивая суп или жир по сторонам, и клеенку мне проще было выкинуть, чем отмыть. К счастью, дефицита клеенок в аптеках не было, но вот дополнительной курицы в холодильнике на нашлось. А заставить мать вспомнить, что поела она полчаса назад, не было никакой возможности. Поэтому я просто заварила в большой чашке пакетик чая, развела там таблетку снотворного, и вернулась в комнату, где мама, растекшись по креслу, немигающим взглядом смотрела в приятно мигающий голубой экран.

      – Мамочка, сейчас я накрою на стол, а ты выпей пока чайку.

      Она машинально протянула руку, взяла чашку и, не донеся ее до рта, начала очередную обличительную речь:

      – Я знаю, ты давно бы меня потравила, но мою пенсию транжиришь. Думаешь, если я не помню, где была вчера, то и про пенсию забуду? А ну вертай мои деньги, воровка!

      – Да-да, верну, все верну. – спорить было бесполезно. Да и зачем? Через час она все равно не вспомнит мои аргументы. – Ты только чайку выпей, и я пойду за деньгами.

      – Нет, немедленно возвертай! – она воинственно взмахнула чашкой, горячий чай выплеснулся на ее ветхий халат, но она даже не вздрогнула. – Я перепрячу так, чтобы ты за ночь не нашла. Думаешь, не знаю, что ты ночами мой потолок перерываешь? Думаешь, я сплю! Нет, я все вижу. И все помню! Как тебя зовут, отвечай?

      Я отвернулась и молча вышла на кухню. Опустилась на жесткую табуретку возле загаженного супом стола и закрыла руками лицо. Надо было вымыть посуду. Надо выбросить клеенку, вымыть стол… Надо прибрать крошечную кухоньку, где я провожу вечера… Но из меня словно выпили всю кровь. Я пока не жаловалась на память, и мамины слова звенели в голове, вызывая эхо, словно отражаясь от стеклянных стен. Бедная, она не помнит почти ничего. Но я тоже хочу забыть, о, я тоже хотела бы не помнить о том, что случилось всего лишь полтора года назад. Но забыть это невозможно – или надо, как моя бедная мама, выбросить на помойку всю свою предыдущую жизнь.

      А ведь еще три года назад я была счастлива. Ну, почти счастлива. Альцгеймер тогда уже подкрался близко к маме, она с трудом вспоминала, что надо купить в магазине, утром оставляла в ванной открытым горячий кран, а потом доказывала обвареным кипятком соседям, пытающимся вынести нашу дверь, что она только что пришла из магазина, к крану не подходила, а в квартире в ее отсутствие, видимо, орудовали злоумышленники.

      Но я упрашивала соседей понять и просить, выплачивала им деньги на ремонт, закупала продукты, которые мама то ли забыла купить, то ли оставила на прилавке магазина уже после оплаты. и возвращалась в свою семью, где меня ждали любимый муж и две пятилетние дочки-близняшки. Пухленькие девочки радовались моему появлению, а Антон каждый вечер читал мне длинную мораль,