Преступление в Орсивале. Эмиль Габорио

воскликнул он. – Никто не сможет это сделать лучше меня. Смею вас заверить, я был одним из самых близких друзей графа и графини с той поры, как они поселились у меня в коммуне. Ах, сударь, какие это были очаровательные, прекрасные люди! А какие благожелательные и уважительные! – И при воспоминании о достоинствах погибших друзей у г-на Куртуа комок подкатил к горлу. – Графу де Треморелю было тридцать четыре, красавец, необыкновенного ума… Правда, иногда у него случались приступы меланхолии, когда он никого не желал видеть, но обычно он бывал так учтив, любезен, предупредителен. Да, он умел быть аристократом, но без кичливости, и потому все в моей коммуне уважали и любили его.

      – А графиня? – спросил судебный следователь.

      – Ангел, сударь, ангел во плоти! Бедная женщина! Когда вы увидите ее останки, вам, конечно, трудно будет представить, что она была первой красавицей в округе.

      – Они были богаты?

      – Разумеется! Вместе у них было больше ста тысяч ренты. Да что я говорю! Много больше, потому что граф, у которого не было склонности к сельскому хозяйству, как у бедняги Соврези, продал земли, чтобы приобрести ренту.

      – Они давно женаты?

      Г-н Куртуа, призывая на помощь память, почесал в затылке.

      – В сентябре прошлого года, то есть ровно девять месяцев назад, я самолично скрепил их брак. Как раз прошел год после смерти несчастного Соврези.

      Следователь перестал записывать и с удивлением воззрился на г-на Куртуа.

      – А кто этот Соврези, которого вы уже вторично поминаете?

      Папаша Планта давно бесился от нетерпения, хотя внешне казался совершенно спокойным. Теперь он вскочил со стула и заявил:

      – Господин Соврези – первый муж графини де Треморель. Мой друг Куртуа оставил этот факт без внимания.

      – Но мне кажется, – обиженно возразил мэр, – что к этому делу…

      – Простите, – прервал его судебный следователь, – этот факт может оказаться очень важным, хотя на первый взгляд представляется незначительным и не имеющим касательства к делу.

      – Незначительным, – хмыкнул папаша Планта. – Не имеющим касательства…

      Его тон был до того странен, а на лице было написано такое сомнение, что судебный следователь даже удивился.

      – Вы что же, сударь, не согласны с мнением господина мэра о супругах де Треморель?

      – У меня вообще нет мнения, – пожал плечами папаша Планта. – Я живу одиноко, ни с кем не вижусь, и вообще все это меня не касается. Тем не менее…

      – Мне кажется, – вновь вклинился в разговор г-н Куртуа, – никто лучше меня не может знать жизнь людей, являвшихся моими друзьями и проживавших в моей коммуне.

      – В таком случае вы неудачно рассказываете о них, – сухо возразил папаша Планта.

      Поскольку судебный следователь попросил его объяснить, что он имеет в виду, папаша Планта, к величайшему неудовольствию мэра, оттесненного на второй план, изложил