Преступное венчание. Елена Арсеньева

так уставился? Чего доброго, ухитрился увидать ее во время купания?

      И внезапно вспомнила: Татьяна как-то сказала со смехом, что Леонтий привез к ней Лизу одетой в его исподнее. Тогда Лиза по наивности пропустила ее слова мимо ушей и только теперь вдруг задумалась. Почему не в платье? Это значит что же? Он ее раздевал? Он ее… видел? Или что? Что он делал с нею на расшиве?

      Она вспыхнула, и тут за спиной раздался встревоженный голос Леонтия:

      – Сдается, мы уже пришли.

      Стружок, что покачивался на волнах невдалеке от берега, открылся взору внезапно. На кромке песка и травы горел костерок, вокруг которого полусидели-полулежали трое мужиков. Обличье они имели сумрачное и на Лизу с Леонтием воззрились без особой приветливости.

      Лиза тряхнула головой и неожиданно для себя самой задорно крикнула:

      – Мир вам, старинушки!

      – Мир и вам, попутнички! – отозвался самый старший из троих, полуседой, бровастый и пузатый, и принялся с новым усердием помешивать в котле; остальные вновь прилегли на травку, на их лица опять взошло выражение спокойное и ленивое, а Лиза поняла, что надетая ею личина задорной деревенской девахи самая здесь подходящая.

      – Черная Татьяна вам кланяется, – добавила она, подходя к костру и косясь на котелок – ей вдруг невмоготу захотелось есть.

      Толстяк вынул из котла ложку, подул на нее, облизал и кивнул довольно:

      – Хорош-ша, ох, хороша! А вы небось оголодали, пока шли? Милости прошу к нашему шалашу. Первухой меня зовите. Ежели вы от Татьяны – стало быть, гости дорогие для нас. Похлебайте-ка ушицы, ну-ка?

      Он мигнул сотоварищам. Те вынули из-за пазух ложки и протянули Лизе и Леонтию.

      Лиза и Леонтий осторожно хлебали огненную юшку, стыдясь своего аппетита.

      – Сукрой[18] был у нас преизрядный, – пояснила Лиза, – да и его, и пожитки наши мы во мшаве оставили.

      – Во мшаве? – с явным ужасом повторили хором мужики, а Первуха даже головой закрутил:

      – Какая нелегкая вас туда занесла?

      Лиза только плечами пожала, а Леонтий наконец впервые подал голос:

      – Путь укоротить думали, вот и сбились. Уже затопли было, и когда б не вытянул нас оттуда прохожий человек, сгибли бы, лаву переходя, сгибли бесследно!

      – Дай ему бог здоровья! – перекрестился Первуха. – И что за человек то был?

      – Да так, помело придорожное! – пренебрежительно отозвался Леонтий. – Рожа у него разбойничья, глаза такие светлые, наглые. Вольной прозванье его.

      – Во-ольно-ой? – протянул Первуха и аж зажмурился: – Господи ты мой боже! Вольной объявился! Может, даст бог, и разминемся. Свистни-ка, Говоруха, сзывай народишко.

      Мужик, названный Говорухой, сунул два пальца в рот и издал свист, столь заливистый и пронзительный, что над бортом стружка поднялись две всклокоченные головы, одна из которых хрипло прокричала – звук далеко шел по тихой реке:

      – Чего ты свищешь, Соловей-разбойник, Одихмантьев сын? Ужо я тебе свистелку-то позатыкаю!

      – Молчи, дурак! –

18

Каравай хлеба.