Лицо удачи. Эллина Наумова

девчонки, храбро воевавшие с судьбой, которой на самом деле не были нужны, учили, что необходимо тянуть время и каяться в том, что не москвичка, как можно позже. Дескать, зацепи, обаяй, соблазни, а потом уж рискни под страстный поцелуйчик. У Трифоновой возник шанс попробовать. Но заботливая бабушка, которой не жалко было ни истертого меха, ни времени на кройку и шитье ради собачки любимого внука, ее добила. Катя чуть не крикнула: «Я приезжая!» Смотрела в приятное молодое лицо и будто видела, как оно скучнеет, как убегает взгляд. Будто слышала, как здоровые розовые, а не привычные сероватые или синеватые губы произносят: «Да, лучше не торопиться с кофе». Она сдержалась. Даже улыбнулась ему. И сказала:

      – Извини, мне пора на работу, в клинику. То есть уже опаздываю.

      – Я слишком поторопился? Но мы ведь еще увидимся здесь? – всполошился он.

      – Разумеется. Выгулы никто и ничто не отменит.

      Катя подозвала Журавлика и ушла. Она знала, что больше они не встретятся. В Москве ведь это просто. Выбралась из дома в определенное время и за пять минут зорко углядела несколько знакомых собачников. Кому-то кивнула, кому-то помахала, к кому-то присоединилась на площадке. А выйди на полчаса раньше или позже, собачники и собаки будут совсем другие. И так с утра до ночи. Иногда жутко становится. Не сообразишь, по своей ли улице ведешь Журавлика. И сколько же в этом городе людей и животных.

      В общем, оттолкнула тогда Катя руку судьбы. А ведь бабушке не возбранялось жить в любом городе, парню – снимать квартиру. Не исключено, что в его семье неизбалованные провинциалки котировались выше разборчивых москвичек. И даже превратись он на ее глазах в равнодушного владельца импортного элитного щенка, свежая обида могла разбавить неприятные воспоминания о нападении Кирилла. Но на нет и суда нет.

      И медсестра Трифонова изредка питалась бульоном и чаем, все время совершала заметные глотательные движения, рвано спала с пяти до шести утра, ходила с голой шеей даже в мороз, каждый день дрожала под ледяным душем, паниковала на улице, плохо соображала и общалась с людьми двумя словами – «да, нет». Она очень похудела. Кожа, через которую и раньше просвечивали все жилки и сосуды, теперь казалась не белой, а прозрачной. И не казалась, а была сухой и шершавой. Волосы, сколько ни мой их, как ни бодри кондиционерами, висели хилыми ноябрьскими сосульками. Светло-голубые глаза выцвели, как застиранное хозяйственным мылом бельишко. Да еще и утратили какое-либо выражение, будто у слепой. Голос постоянно срывался: было очевидно – девушка вот-вот зарыдает.

      При этом на работе никто не осмеливался спросить, что с ней творится. Потому что трудилась Катя как-то до предела пределов сосредоточенно и вдохновенно. Держала наготове нужный хирургу Серегину инструмент еще до того, как он его просил. На перевязках чудилось, что марлевые накладки и бинты отслаивались от ран и ложились на них по мановению ее длинных худых пальцев, а не при их участии. Иголки попадали