Селёдка на пляже. Оксана Лисковая

ой рюкзак и включало вовремя зеленый свет. К тому же оперировать предстояло не мне – и это тоже было большим плюсом.

            Я нервничала – и боялась больницы как природной аномалии, как непонятного вопроса, как незнакомого места, как высоты. Больница откликнулась на мои страхи. Пройдя через главный вход, я посмотрела на указатель, чтобы дойти до нужного мне корпуса, и увидела: «четвертый с половиной корпус морг». Икнув, я сначала достала бумажку с адресом и сверила: все было точно, мне туда, в морг. Потоптавшись на дорожке и неуверенно посмотрев в небо, я позвонила врачу:

      – Здравствуйте, это я.

      – Здравствуйте, – появился в телефоне Л.А.

      – А вы уверены, что мне в четвертый (фиг с ней, с половиной) корпус?

      – Да. А что?

      – Спасибо. Сейчас буду, – в конце концов, если врач хороший, какая разница, куда идти?

      В десять ноль семь я поставила рюкзак возле своей новой кровати и побежала оформлять бумаги в приемное отделение. Пока Л.А. показывал его из окна, все было отлично, только руку протяни, но как только я вышла, корпус немедленно исчез. Обежав территорию больницы несколько раз и поняв, что вернуться обратно – это отдельная история, я, наконец, попала сквозь курящий медперсонал в нужные мне оформительские коридоры с узкими закрытыми дверями, на одной из них было написано "ЗаВ. Пр.ОтдеЛением" Я постучала тихонько, потом громче, подергала дверную ручку. Из лабиринта на стук выскочила дама в халате с отлично выбеленными волосами, уложенными в замысловатые хохолки:

      – Что вам нужно?

      – Заведующего отделением, оформиться.

      – Не ломайте двери! Я сейчас вернусь и оформлю вас, – белые хохолки исчезли.

      Слоняясь по коридору, я оценила просьбу: дверь в ее кабинет и несколько соседних выглядели не очень, я бы даже сказала нездорово, внизу были вмятины, о происхождении которых я предпочла не думать. Села на банкетку и стала ждать. Появившись, через полчаса и пригласив меня в кабинет, заведующая сообщила, что направление в больницу выписано неправильно – мой врач «царь-эгоист-надоел-сколько-раз-говорить», плюет на чиновничью мораль. Пока она писала в большой амбарной книге, я подумала, что как профессиональный чиновник я ее понимаю. Записи в таких книгах должны быть четкими, а в личном деле только правильные бумажки, канцелярия требует к себе любви и сочувствия. Но… Л.А., нарушая правила, крашеной дамы, поступил, пожалуй, хорошо, правильная бумажка занимает слишком много в нашей жизни… и я часто нарушаю… я только на мгновенье представила, сколько бы еще заняло времени получение правильного направления … сколько нужно услышать… еще найти печать … как обычно … человек вторичен …

      – А ваш участковый?

      – Что? – прибавив Л.А. плюс, удивляюсь я. Лет пять уже не была у своего участкового врача, даже не знаю, как он выглядит, даже примерно.

      – Лентяй никчемный…, – сердится дама, потому что мифический участковый не направил меня к кардиологу по поводу брадикардии.

      – Брадикардия в вашем возрасте? Вам сколько лет?

      – Не знаю. Тридцать семь или тридцать восемь… кажется тридцать восемь… одну минуточку, – я вынимаю из кармана сумки телефон и включаю там калькулятор – нужна же точность.

      – О, как! – восхищается дама.

      – Тридцать семь, – без ошибок сообщаю я, разделяя ее восторги. Мне нравится телефон, внутри которого живет калькулятор.

      – О, как! – с восторгом повторяет дама.

      – Мне не до того, – как-то глупо улыбаюсь я.

      – И не до брадикардии! А вы ведь не спортсменка! Это для спортсменов замедленное сердцебиение даже хорошо. Это защитная реакция! А для вас – плохо, в таком-то возрасте.

      – А в каком хорошо? – достаю я снова телефон, чтобы разузнать у калькулятора, когда будет хорошо.

      – Для вас – ни в каком.

      Я засмеялась, спрятала телефон и спросила, ощутив внутри охлаждающий хорошее настроение мистический ужас:

      – Мне домой ехать?

      Мама привезла меня в больницу. Мне восемь лет. Мы стоим в белом помещении. Большая женщина в ужасно мятом желтоватом халате ходит туда-сюда, садится, что-то пишет. Мне хочется обратно, хочется плакать. Но я молчу. Я заболела, меня привезли лечить. Я раздеваюсь. На мне теперь нет ничего своего – чужая пижама велика и противно колется. Женщина берет меня за руку, приглашая пройти дальше в бесплатную советскую медицину. Медицину я помню – рыжеволосая медсестра и щелкающие между собой железные иголки шприцев, сладковатый запах в ренгенкабинете, дурацкое белое постельное белье с голубыми буквами «минздравминздравминздравминздрав». В палате двенадцать человек. Все одинаково больные. Я ложусь на кровать и отворачиваюсь, пытаясь разгадать, что такое в-а-р-д-з-н-и-м-и-н-з-д-р-а-в-м-и-н-з-д-р-а-в-м-и-н-з-д-р-а-в-а-р-д-з-н-и-м. У меня воспаление легких, которым я заболела в детском санатории, где тоже от чего-то лечилась.

      Вернулась в свое отделение, постучала в ординаторскую, отдала в чьи-то незнакомые руки подписанные бумаги и откуда-то