В окопах Сталинграда. Виктор Некрасов

рных, медлительных оводов и смотрели, как мой помкомвзвода, сверкая белым задом и черными пятками, кувыркается в воде, пробуя устойчивость плотика.

      Тут-то и является связной штаба Лазаренко. Я еще издали замечаю его. Придерживая рукой хлопающую по спине винтовку, он рысцой бежит через огороды, и по этой рыси я сразу понимаю, что не концертом сейчас пахнет. Опять, должно быть, какой-нибудь поверяющий из армии или фронта… Опять тащись на передовую, показывай оборону, выслушивай замечания. Пропала ночь. И за все инженер отдувайся.

      Хуже нет – лежать в обороне. Каждую ночь поверяющий. И у каждого свой вкус. Это уж обязательно. Тому окопы слишком узки, раненых трудно выносить и пулеметы таскать. Тому – слишком широки, осколком заденет. Третьему – брустверы низки: надо ноль сорок, а у вас, видите, и двадцати нет. Четвертый приказывает совсем их срыть – демаскируют, мол. Вот и угоди им всем. А дивизионный инженер и бровью не поводит. За две недели один раз только был, и то галопом по передовой пробежал, ни черта толком не сказал. А я каждый раз заново начинай и выслушивай – руки по швам – нотации командира полка: «Когда же вы, уважаемый товарищ инженер, научитесь по-человечески окопы рыть?..»

      Лазаренко перепрыгивает через забор.

      – Ну? В чем дело?

      – Начальник штаба до себя кличуть, – сияет он белозубым ртом, вытирая пилоткой взмокший лоб.

      – Кого? Меня?

      – I вас, i начхiма. Щоб чрез пять минут були, сказав. Нет, значит, не поверяющий.

      – А в чем дело, не знаешь?

      – A бiс його знае. – Лазаренко пожимает пропотевшими плечами. – Xiбa зрозумiеш… Bcix связних розiгнали. Капiтан як раз спати лягли, а тут офiцер связь…

      Приходится натягивать на себя мокрые еще трусы и майку и идти в штаб. Командиров взводов тоже вызывают.

      Максимова – начальника штаба – нет. Он у командира полка. У штабной землянки командиры спецподразделений, штабники. Из комбатов только Сергиенко – командир третьего батальона. Никто ничего толком не знает. Офицер связи, долговязый лейтенант Зверев, возится с седлом. Сопит, чертыхается, никак не может затянуть подпругу.

      – Штадив грузится. Вот и все…

      Больше он ничего не знает.

      Сергиенко лежит на животе, стругает какую-то щепочку, как всегда, ворчит:

      – Только дезокамеру наладили, а тут срывайся, к дьяволу. Жизнь солдатская, будь она проклята! Скребутся бойцы до крови. Никак не выведешь…

      Белобрысый, с водянистыми глазами Самусев – командир ПТР[1] – презрительно улыбается:

      – Что дезокамера… У меня половина людей с такими вот спинами лежит. После прививки. Чуть не по стакану всадили чего-то. Кряхтят, охают…

      Сергиенко вздыхает:

      – А может, на переформировку, а?

      – Ага… – криво улыбается Юглидзе, разведчик. – Позавчера Севастополь сдали, а он формироваться собрался… Ждут тебя в Ташкенте не дождутся.

      Никто ничего не отвечает. На севере все грохочет. Над горизонтом далеко-далеко, прерывисто урча, все туда же, на север, медленно плывут немецкие бомбардировщики.

      – На Валуйки прут, сволочи. – Самусев в сердцах сплевывает. – Шестнадцать штук…

      – Накрылись, говорят, уже Валуйки, – заявляет Юглидзе: он всегда все знает.

      – Кто это – «говорят»?

      – В восемьсот пятьдесят втором вчера слышал.

      – Много они знают…

      – Много или мало, а говорят…

      Самусев вздыхает и переворачивается на спину.

      – А в общем, зря землянку ты себе рыл, разведчик. Фрицу на память оставишь.

      Юглидзе смеется:

      – Верная примета. Точно. Как вырою, так, значит, в поход. Третий уже раз рою, и ни разу переночевать даже не удавалось.

      Из майоровой землянки вылезает Максимов. Прямыми, точно на параде, шагами подходит к нам. По этой походке его можно узнать за километр. Он явно не в духе. У Игоря, оказывается, расстегнуты гимнастерка и карман. У Юглидзе не хватает одного кубика. Сколько раз нужно об этом напоминать! Спрашивает, кого не хватает. Нет двух комбатов и начальника связи – вызвали еще вчера в штадив.

      Ничего больше не говорит, садится на край траншеи. Подтянутый, сухой, как всегда, застегнутый на все пуговицы. Попыхивает трубкой с головой Мефистофеля. На нас не смотрит.

      С его приходом все умолкают. Чтобы не казаться праздным – инстинктивное желание в присутствии начальника штаба выглядеть занятым, – копошатся в планшетках, что-то ищут в карманах.

      Над горизонтом проплывает вторая партия немецких бомбардировщиков.

      Приходят комбаты: коренастый, похожий на породистого бульдога, немолодой уже Каппель – комбат-два – и лихой, с золотым чубом и в залихватски сдвинутой на левую бровь пилотке командир первого батальона Ширяев. В полку у нас его называют Кузьма Крючков.

      Оба козыряют: Каппель по-граждански – полусогнутой ладонью вперед, Ширяев с особым кадрово-фронтовым фасоном

1

ПТР – противотанковое ружье. (Здесь и далее примечания автора.)