Алексей Баталов. Жизнь. Игра. Трагедия. Михаил Захарчук

образцовым поведением я вообще заставил удивиться всех одноклассников. Я молчал на уроках до того, что на меня обижались мои постоянные собеседники. С перемены входил в класс первым. Наверное, это выглядело странно, если не смешно, но учителя тем не менее дрогнули. Очевидно, они поняли, что во мне происходит что-то очень серьезное. Поэтому, когда пришел день отправлять партию учеников на киностудию, я был в их числе. В это трудно поверить, но я и дома никому ничего не сказал, потому что боялся: родители запретят мне сниматься. Однажды они уже не пустили меня на съемки фильма «Тимур и его команда», который режиссер Александр Разумный снимал за год до начала войны. Теперь я решил не рисковать.

      В павильоне стояла декорация, изображающая класс школы. Итак, мы снова попали за парты, но теперь все было, как говорят дети, «понарошку». В этой декорации снимался один из первых эпизодов фильма «Зоя», который ставил Лев Оскарович Арнштам. Нас одели в подходящие для съемки костюмы, привели в павильон, рассадили за партами. Всем, и мне в том числе, хотелось быть поближе, чтобы получиться вместе с актрисой Галей Водяницкой, которая играла Зою. Начались съемки. Несколько дней кадрик за кадриком снимался практически один эпизод. Мы все сидели и сидели на тех же местах и смотрели, как снимаются актеры. Честно говоря, тогда, со стороны, это показалось мне до глупого просто. Ну, ходят, ну, говорят слова, все как в жизни, только свет сильный. Сидя за партой, я уже в уме прикидывал, как бы я сыграл тот или иной кусочек. И у меня получалось ничуть не хуже, чем у настоящих актеров.

      Но случилось так, что в один прекрасный день понадобилось кому-то из учеников сказать несколько слов. Выбор, видит бог, совершенно случайно пал на меня, возможно, как самого рослого. Ничем же другим я в те поры не отличался. Объявили перерыв. В одно мгновение я выучил нехитрую фразочку, которую должен был говорить. Ходил затем по темному коридору и на разные лады повторял свой нехитрый текст. И всякий раз это получалось у меня легко, естественно, просто. Чего там греха таить, в душе я уже предвкушал и успех, и удивление режиссера, и восторг моих друзей, и еще многое чего другое, но непременно все очень приятное. Перерыв меж тем кончился, всех позвали в павильон.

      – Ты запомнил слова, которые должен говорить? – спросил меня режиссер.

      Ответил я утвердительно и даже не стал их произносить, чтобы не портить эффекта. К моему лицу подъехала камера и пододвинули осветительные приборы, оператор поставил кадр. Когда вчерне все было готово, режиссер попросил тишину. Мои друзья притихли, рабочие оставили свои занятия. Оператор спрятался за камерой. Загорелся свет, и все, кроме ярких глаз фонарей, утонуло в темноте. В эту последнюю секунду я еще верил в успех! Где-то совсем близко прозвучал голос Арнштама:

      – Пожалуйста, не смотри в аппарат, спокойно скажи нам эту фразочку. Ну, начали…

      И все… Дальше начался позор. Слова, которые только что в коридоре с такой легкостью слетали с моих уст, стали неуклюжими и тяжелыми, как сырые картошки. Они едва