Шапка Мономаха. Наталья Иртенина

чада!

      – Ты, отче, не заяц, не убежишь, – отрезал Мал.

      Добрыня, никогда не видавший сразу столько черноризцев, наблюдал за ними с любопытством. Когда который-нибудь проходил поблизости, он отодвигался, будто опасался задеть. Монахи казались ему забавными галчатами – выпрыгнули из гнезда и храбро щелкают клювами на обступивших волков. Он захотел сказать об этом Олексе, но тот опять куда-то исчез.

      Попович тем временем, удивляясь обширности монастыря, забрел к кельям. Возле одной сидел на чурбаке монах. У ног стояла бадейка, куда он счищал с травы-лебеды зеленые гроздья семян. Рядом на расстеленном полотне возвышалась гора подсушенной лебеды.

      – Вашего игумена силой увозят, а тебе, отче, будто невдомек, – молвил Олекса.

      – Воздыхать о том я могу и здесь, а добавлять свои стенанья в общий хор – пустое дело, – ответил чернец. – Другое дело не терпит.

      – Что это за дело, отче? – спросил Олекса, следя за ловкими и привычными движениями его рук.

      – Жито запасаю на зиму. Голодно будет. Люди за хлебом пойдут в монастырь. Вот и будет им лебяжий хлеб.

      – Лебеда горька, отче! – чуть было не рассмеялся попович. – Плеваться на твой хлеб станут.

      – Зайди-ка в келью, возьми со стола краюшку.

      Олекса пожал плечами, втиснулся в крохотную клеть, забрал невзрачный бурый хлебец, похожий на твердый ком земли.

      – Отведай, окажи честь, – ласково попросил чернец.

      Попович осторожно куснул корку, изрезанную трещинами. Недоверчиво с хрустом пожевал. Расплылся в улыбке.

      – Сладок твой хлеб! И мягок во рту, будто впрямь лебяжий пух. В жизни не едал такого.

      – Ну, ступай с богом к своим, – сказал монах. – Заждались там тебя.

      – Прости, отче, что отнимаем у вас игумена, – с поклоном повинился Олекса. – Назови мне имя твое для памяти.

      – Прохором нарекли. А кличут Лебедником.

      Олекса вернулся на монастырский двор, где чернецы в великой печали прощались с игуменом. Мал нетерпеливо дергал длинный ус. Наконец ему надоела долгая череда слезных целований. Отроки по знаку без лишних слов приподняли настоятеля и сгрузили на телегу. На впряженного коня посадили монастырского работника.

      – Куда вы его? – раздался вопль.

      – Велено в Туров везти. Трогай!

      Монахи унылой гурьбой высыпали за ворота.

      – Бог милостив! – махнул им на прощанье игумен.

      На обратной дороге Олекса вдумчиво грыз подаренный хлебец. Во рту было сладко, а в душе скреблись кошки. Подъехал Добрыня.

      – Мнится мне, – промычал попович, – это и было второе наше испытание.

      – Чернецы забавные, – как мог, утешал его Медведь.

      В Киев вернулись только втроем. Двух отроков Мал снарядил с монахом до Турова, отчины князя Святополка.

      22

      Степь остывала и, впитывая в себя ночные холода, выцветала, становилась неприютной даже для родных ей кочевников. Половцы уходили далеко на полдень, в свои зимовища, и теперь не потревожат Русь до весны –