Стихи. Сола Монова

грустные стихи без знаков препинания

      Такие

      Характерные для лесбиянок

      Сверхженские

      Где мосты всегда разведены

      Как судьбы

      И нежность в ложбинке межгрудной

      Стихи

      Очень красивые

      С надрывом и

      Проколотым языком

      Губой

      Носом

      И прочими частями тела

      Ещё

      Курить на мосту гашиш через банку колы

      Маленькими кусочками

      С художниками или музыкантами

      Малознакомыми

      Маргинально

      И

      В белые ночи вглядываться

      И

      Подбирать мелочь

      Которую туристы швыряли чижику-пыжику

      Чтобы добавить на сигареты

      Пускать серый дым в серые-белые ночи

      Смотреть на дворцы и мечтать

      Мечтать о чём-нибудь совершенно нематериальном

      Бесплатном

      Глупом

      И настоящем

      В Питере

      В длинном полосатом шарфе

      В 19 лет

      #Давно_не_было_любовника

      В послеродовом отделении женщины похожи на очень медленных лыжников: они, не отрывая ног от линолеума, шоркают пластмассовыми сланцами, еле волоча свои изодранные или изрезанные тела «на уколы». Из всех палат, подобно кваканью на болоте в лунную ночь, раздаются позывные невидимых малышей. Один кричит, как сирена отбоя в зоне строгого режима, – Бог наградил голосом, – другой крякает подсадной уткой в сезон охоты.

      Сложность смены измеряется в капельницах, в венах, в иглах. У каждой роженицы то из запястья, то из кисти торчит пластмассовая «системка» с пробочкой. Сестра раскручивает пробочку, присоединяет капельницу – и лежи, сокращайся. Рядом в прозрачной каталочке улыбается твой долгожданный малыш.

      «Тут один особо крупный мальчик шёл напролом, как Майк Тайсон! Прорывался! Вместо лица – один сплошной синяк. Глаз не видно!», – рассказывает красивая сестра, что носится по роддому с прозрачным чемоданом, полным «крови из пальцев», – «Давай, моя девочка, ручку».

      Эта сестра, как фантом, появляется всегда очень рано и неожиданно. Не успеешь отойти от наркоза, а тут этот чемоданчик. «Я, – говорит она, – родилась рыжей, а теперь – шахидка. Так что всё пройдёт… На кольце написано у этого. Со-ло-мо-на… Ты от наркоза легко отошла. А эта «мама Тайсона» порвалась до ушей. Ничего!» «Ничего. Зашили. Папа через два месяца оценит работу, – продолжает тему дежурная сестра послеродового, щёлкая пальцем по «10 кубикам». – Давай ручку, моя девочка».

      Кто на что учился. Театр начинается с вешалки. Роддом – с «дородового». У доктора-блондинки пальцы длинные-длинные, наверное, красивые. У доктора-брюнетки – короткие, зато она умеет их ловко ввести в тебя, кажется, по локоть (ещё один пример того, что дело не в размере). У следующего врача персты… с панорамным охватом… наслаждайся, моя девочка.

      Если два пальца в шейку ещё не входят… ничего, попробуем с силой… Марь Иванна, попробуйте Вы… никак… а Вы, Людмила Филипповна… действительно, никак…

      Кто ещё не побывал? Мужайся, моя девочка, матка не готова. Завтра снова на кресло. Все доктора попробуют ещё и ещё… и так…

      – Одну девушку три дня подряд посмотрели, она от этой боли одурела… и родила, –