Почти касаясь. Колин Оукли

понимаю, – ответила я, сгорая от унижения.

      Но к стыду еще примешивалась злость – злость на то, что моя мать не оставила мне денег, а только дом и машину (но я понимала, что это неблагодарно с моей стороны), хотя я осознавала, что технически – это деньги Ленни. Или, может, я злилась на себя, потому что стала такой зависимой от этих ежемесячных чеков. Или я злилась вовсе не из-за денег. Может, я злилась потому, что так ни разу и не поехала к ней в гости. И ни разу не пригласила ее. Забавно, когда кто-то умирает, мы тут же прощаем им все, например то, как меня изматывали беседы с ней по телефону, настолько, что я не хотела видеть ее вживую. Но теперь… теперь уже слишком поздно.

      – Ну, что ж, – сказал Ленни.

      Нам больше нечего было обсуждать, так что я ждала, когда он попрощается. Но пауза затянулась, и я уже было подумала, что он положил трубку, а я не заметила.

      – Ленни? – спрашиваю я в тот же момент, когда он начинает говорить.

      – Джубили, твоя мама очень… Ну, ты знаешь. – Голос снова его подвел.

      Я не знала. Моя мама очень что? Очень любила тесные блузки? Очень много курила? Была очень невыносима в быту? Я долго-долго держала трубку, надеясь, что он все же договорит. Что это как-то уже попало в эфир и вот-вот материализуется. И когда я поняла, что этого не произойдет, выпустила трубку из руки, и она упала на пол возле меня.

      Прошли минуты. Может, часы. Но я не сдвинулась с места, даже когда из трубки стали доноситься гудки.

      Моя мать умерла.

      Я оглядела кухню в поисках отличий, сравнивая до и после. Я загадала, если найду хоть одно, это будет свидетельством, что, может, я попала в какую-то параллельную вселенную. Может, в другой, настоящей, мама жива. Или я слишком много раз читала «1Q84». Я глубоко вздохнула, и к глазам подступили слезы. Обычно я не показывала чувств, но сегодня просто сидела и плакала.

      В отшельничестве были свои плюсы. Так, у меня уходило всего шесть минут на то, чтобы помыть одну тарелку, кружку и вилку, которые я использовала каждый день (да, я засекала). И никто меня не бесил пустыми разговорами. Мне не нужно было кивать и улыбаться, когда кто-то говорил, что сегодня, может, будет дождь, и бубнил какую-то глупость вроде того, что травке это понравится. В общем-то, мне не нужно было волноваться по поводу погоды. Идет дождь? Да какая разница! Я все равно не выходила из дома. Но и минусы тоже были. Например, глубокой ночью я иногда лежала и слушала, как тихо на улице, и думала, может, я последний человек на Земле. Может, там гражданская война, или супергрипп, или зомби-апокалипсис, и мне просто забыли сказать, потому что никто не помнил, что я здесь. В такие ночи я думала о маме. Она бы мне позвонила. Она бы вспомнила. И на меня накатывали теплые волны.

      Но ее не стало. И я лежала в кровати, слушала ночь и думала, что теперь обо мне некому вспомнить.

      Четверг начинался, как и любой другой день: я спустилась на первый этаж и пожарила глазунью из двух яиц с тостом (хлеб я разрезала на крошечные кусочки, я так делаю после того, как я четыре года назад поперхнулась и чуть