Безбожно счастлив. Почему без религии нам жилось бы лучше. Филипп Мёллер

а злые отправятся в ад к дьяволу, – так сказала Николь на уроке причастия.

      Но, к счастью, я знал от своих домашних, что все это говорится не всерьез.

      «Подойди ко мне и следуй за мной!» – говорит пастор, на этот раз громко, и Николь таращит глаза – это нам знак: теперь нам надо выйти вслед за ней на алтарную площадку и со свечами в руках выстроиться полукругом за алтарем. – «Кто идет к Иисусу, тому дано слышать и слово Его, – говорит пастор, и мы движемся за Николь, словно стая уток за гусыней. – Тому дано пережить чудеса Иисуса и узнать, что существует небо!»

      Я тоже знаю, что небо существует, ведь достаточно лишь взглянуть наверх! А за ним есть бесконечная вселенная с бесконечным множеством звезд, некоторые из которых дедушка мне уже показывал через свою подзорную трубу. Теперь мы идем через центр храма, и все взрослые глазеют на нас. Моя бабочка уже жмет, а в правой части церкви я вижу деревянную кабинку, в которой я должен был исповедать свои грехи папиному шефу. Я долго обдумывал, что мне сказать. Того, что и в самом деле плохо, я не делал, однако Николь как-то раз прочла нам из своей книжки одну историю, в которой Иисус говорит: кто без греха, пускай бросит первый камень, а потом никто не бросает камней, потому что каждый когда-нибудь да натворил всяких глупостей. И я тоже, конечно, но я же не дурак кому-то про них рассказывать! Так что мне пришлось придумать что-то средне-плохое: не очень хорошее, но и не окончательно плохое. Если что-то недостаточно плохое, то пастор наверняка заметит, что я что-то скрываю, а если что-то слишком плохое, то он потом решит, что я и впрямь это сделал, и расскажет моим родителям. А потом мне придется объяснять, что я этого вовсе не делал, а просто придумал, чтобы сказать в исповедальне, и это их рассердит, потому что я соврал пастору – а уж это вообще запрещено! Так что пастор ничего не должен заметить!

      Но, несмотря на это, потом я решил, что ложь – это грех, и рассказал пастору, что однажды солгал бабушке, то есть маминой маме, которая живет здесь, в Берлине, и у которой мы с Лизой часто ночуем в выходные. Разумеется, это бессмыслица, потому что бабушка очень любит нас и разрешает все, даже есть перед телевизором и делать два-три глотка взрослой колы. Вот почему незачем ей лгать, ведь так и так почти всегда получишь от нее все, чего пожелаешь. Думаю, что, исповедуясь, я слегка покраснел, но, к счастью, в исповедальне темно, а сквозь решетку я почти не мог толком разглядеть лицо пастора, так что и он наверняка ничего не заметил. А то, что я солгал, – не так уж и плохо, ведь я же одновременно исповедался в том, что солгал. Только вот пахло там смешно, не так, как от деревянных скамей, а голос пастора был даже немного злой, так что я даже немного испугался.

      Теперь мы выходим на площадку, и Николь снова показывает, где нам нужно встать, хотя мы это уже миллион раз репетировали. Я стою за Юлией и перед Францем, где-то посередине, за алтарем, так что могу видеть всю церковь.

      На Юлии очень красивое платье, но она мне все равно не нравится,