Амарок. Или Последняя игра. Александр Грановский

ion>

      АМАРОК

      или Последняя Игра

      Настоящая правда всегда неправдоподобна.

      Ф. М. Достоевский

      1

      Он уже давно не видел себя в зеркало и невольно вздрогнул, словно натолкнулся на этот взгляд, который посмел рассматривать его в упор с непозволительного расстояния прицела. Но, как всегда, оказался начеку, на миг, позабыв, где сейчас находится и кто с ним.

      Главное, подчинить противника глазами. Особенно, в первые секунды, когда тот еще растерян и не знает, с какой стороны последует удар. Чтобы даже не понял, что удар уже последовал.

      Неуловимое движение глаз и губ, и он, Coco, уже другой. Глубокие морщины устало перечеркивают лицо, будто кто-то поспешил поставить на нем крест. С тем, портретным, конечно, не сравнить – там художники, лучшие спецы – вся страна, можно сказать, создавала образ, чтобы он вошел в историю на века.

      Наверное, сейчас его не узнала бы и родная… Он подумал о матери – хотел подумать… Но увидел, словно припорошенное снегом, лицо своей первой жены, Кето, которая так мечтала стать матерью, но Бог прибрал ее совсем юной, и когда они снова свидятся, он будет уже стариком, беспомощным и дряхлым.

      Возможно, это и есть плата за его грехи – жить долго.

      Последняя папироса, последняя капля горечи в иссохшем горле – и можно, наконец, уснуть. Потерянно забыться в тревожном сне. Так и уснуть, не раздеваясь, чтобы в любой момент быть готовым ко всему. Чтобы, если Они придут (а Они придут… не могут не прийти) – встретить их во всеоружии: глаза в глаза!

      Где-то в глубине ночи проснулись часы и начали сонно отбивать удары. На последнем вздрогнул, отложил погасшую трубку и, словно о чем-то вспомнив, а на самом деле, боясь потерять пока еще смутную и не до конца осознанную мысль, слегка прихрамывая, направился к столу.

      Это был большой, зеленого сукна, стол для заседаний. Раньше он принадлежал самому генералу Адрианову – градоначальнику Москвы, потом Троцкий великодушно подарил его Ленину, который просто обожал такие добротные и веские вещи, с их ни с чем несравнимым запахом порядка и тайны.

      Легкое нажатие на дубовый завиток, и из стола бесшумно выехал тайник. Здесь хранился архив, где на каждого приближенного имелась своя карточка.

      Некоторые были пожелтевшими от времени, другие совсем новыми. Много лет он, Coco, собирал эту картотеку власти и сейчас, возможно, в последний раз взирал на главный труд своей жизни.

      Выхватил наугад несколько убористо исписанных карточек: Зиновьев-Апфельбаум Гершель Ааронович… Бронштейн-Троцкий Лейба Давидович… Лаврентий Берия… Лазарь Каганович… Ульянов-Ленин… И о каждом из них он знал все (или почти все), о чем они так старались забыть, вытравить из памяти навсегда.

      Мало ли у кого какие были грешки.

      Рыться в этих карточках, пополнять информацию было его любимым занятием. Мог проводить за ним долгие часы, словно играл в одному ему понятную игру и всегда выигрывал.

      Кто-то коллекционировал бабочек, он – людей, во всем разнообразии их пороков и слабостей. Жаль только, что нельзя обмениваться отдельными экземплярами с другими коллекционерами (хотя бы с тем же Рузвельтом или с Черчиллем, которые наверняка тоже имели подобные «коллекции»).

      Но кому нужен старый развратник «Н» или потомственный алкоголик «Е»? Хотя, как говорил его друг юности Гурджиев, порок это обратная сторона таланта. Ибо в каждой силе есть своя слабость. То самое единство и борьба противоположностей, которые правят миром. И каждый правитель должен об этом знать.

      В небольшом отделении архива находились несколько пачек денег и подписанные конверты с документами, которые уже давно не имели значения. Но он зачем-то продолжал их хранить, как хранят старые фотографии, чтобы на склоне лет вспоминать молодость, которая уже не вернется никогда.

      Впрочем, какая молодость? У революционеров не бывает молодости. Все они, словно меченые смертью, незаметно привыкают презирать жизнь с ее суетой и мелочными заботами, которые только отвлекают от борьбы. Кто-то в этой борьбе, конечно, погибает, но на смену им приходят другие революционеры, которые мечтают сделать мир лучше, а в итоге оказываются в тюрьме – «в школе революции», как называл тюрьму Ленин.

      В «школе революции» их научат выполнять приказы.

      Георгий Гурджиев называл таких революцинеров – «люди-машины», главное – научиться такими «людьми-машинами» управлять. А, точнее – повелевать. Это «повелевание» бывает внешнее и внутреннее. Внешнему – Гурджиев обучил Гитлера.

      Но важнее всего – «повелевание» внутреннее. Когда на какой-то миг становишься частью другого человека или… зверя, которого можно в доли секунды осадить в прыжке и заставить, поскуливая, лизать сапог.

      Он, Сосо, такие штуки проделывал еще во время своей ссылки в Туруханске. Сначала с собаками и волками, а потом и с самим царем зверей – тигром, с которым однажды столкнулся на тропе.

      И хотя