Большие надежды. Чарльз Диккенс

которые тут же, на глазах, обращаются в пыль; но с тех пор я часто думал, что она производила именно такое впечатление – словно вот-вот рассыплется в прах от первого луча дневного света.

      – Он говорит вместо трефы – крести, – презрительно заявила Эстелла, едва мы начали играть. – А какие у него шершавые руки! И какие грубые башмаки!

      Прежде мне в голову не приходило стыдиться своих рук; но тут и мне показалось, что руки у меня неважные. Презрение Эстеллы было так сильно, что передалось мне, как зараза.

      Она выиграла, и я стал сдавать. Я тут же сбился, что было вполне естественно, – ведь я чувствовал, что она только и ждет какого-нибудь промаха с моей стороны, – и она обозвала меня глупым, нескладным деревенским мальчиком.

      – Что же ты ей не ответишь? – спросила мисс Хэвишем. – Она наговорила тебе так много неприятного, а ты все молчишь. Какого ты о ней мнения?

      – Не хочется говорить, – замялся я.

      – А ты скажи мне на ухо. – И мисс Хэвишем наклонилась ко мне.

      – По-моему, она очень гордая, – сказал я шепотом.

      – А еще?

      – По-моему, она очень красивая.

      – А еще?

      – По-моему, она очень злая (взгляд Эстеллы, устремленный в это время на меня, выражал беспредельное отвращение).

      – А еще?

      – Еще я хочу домой.

      – Хочешь уйти и никогда больше ее не видеть, хотя она такая красивая?

      – Не знаю, может быть, и захочется еще ее увидеть, только сейчас я хочу домой.

      – Скоро пойдешь домой, – сказала мисс Хэвишем вслух. – Доиграй до конца.

      Если бы не та первая загадочная улыбка, я бы готов был поспорить, что мисс Хэвишем не умеет улыбаться. На поникшем ее лице застыло угрюмое, настороженное выражение, – по всей вероятности, тогда же, когда все окаменело вокруг, – и, казалось, не было силы, способной его оживить. Грудь ее ввалилась, – от этого она сильно горбилась, и голос потух, – она говорила негромко, глухим, безжизненным тоном; глядя на нее, каждый сказал бы, что вся она, внутренне и внешне, душою и телом, поникла под тяжестью какого-то страшного удара.

      Эстелла опять обыграла меня и бросила свои карты на стол, словно гнушаясь победой, которую одержала над таким противником.

      – Когда же тебе опять прийти? – сказала мисс Хэвишем. – Сейчас подумаю.

      Я хотел было напомнить ей, что нынче среда, но она остановила меня прежним нетерпеливым движением пальцев правой руки.

      – Нет, нет! Я знать не знаю дней недели, знать не знаю времен года. Приходи опять через шесть дней. Слышишь?

      – Да, мэм.

      – Эстелла, сведи его вниз. Покорми его, и пусть побродит там, оглядится. Ступай, Пип.

      Следом за свечой я спустился вниз, так же как раньше поднимался следом за свечой наверх, и Эстелла поставила ее там же, откуда взяла. Пока она не отворила наружную дверь, я бессознательно представлял себе, что на дворе давно стемнело. Яркий дневной свет совсем сбил меня с толку, и у меня было ощущение, будто в странной комнате, освещенной свечами, я провел безвыходно