39 долей чистого золота. Анна Александровна Кудинова

Николаевна, всеми любимая краснощекая женщина, лет так ста пятидесяти, из которых сто сорок пять она отработала в театре заведующей бальными пачками, да так добросовестно, что за все это время ни одной пачки не пропало. Человек, знающий все и обо всем, но при этом никогда ничего лишнего не говорящий, за это и всеми любимый.

      – Уезжаешь куда? – спросила она вдогонку.

      – Нет, если только к сестре – подежурить, пока ее не будет, – ответила Таня. – А больше никуда не собираюсь.

      Она с легкостью скатилась по огромным чугунным перилам центральной лестницы.

      Стемнело, тянуло часов на одиннадцать, самое спокойное время, основная масса людей, разгуливающая по улицам днем, уже разбежалась по домам в страхе перед темнотой и тишиной пустынных улиц.

      Девушка вышла из театра, поковырялась в сумке, достала мятую булку с повидлом, развернула ее и откусила большой кусок, затем повернулась к афишам и с умилением стала разглядывать их.

      – Я уже скучаю, – сказала она вслух сама себе и вздохнула, дожевывая кусок булки.

      – А я бегаю за тобой по всему театру, – строго сказала девушка, подошедшая сзади.

      – Зачем?

      – Ты же знаешь, завтра утром у нас поезд, мне все нужно успеть, и ты утром должна быть на вокзале, чтобы взять у меня ключи. А еще ты должна помнить про мои цветы, которые тебе предстоит поливать все лето, пока меня не будет, я тебе все написала. Главное – помни, что если ты перельешь, то в них заведутся мошки, а если недольешь, то цветы засохнут. Ты все помнишь? Мы же с тобой уже все проговаривали.

      – Да-да, – сказала Таня.

      – Ты что, ешь? Ты ешь на ходу? Всухомятку? Мы с тобой вроде родные сестры, но такие разные… я вот никогда…

      Таня продолжала жевать и с сожалением разглядывать афиши, висящие на стене театра, мысленно прощаясь с ними. Взгляд ее был несколько отрешенным, на губе висела маленькая белая крошка.

      – Я помню про завтра, – сказала Таня серьезным голосом, перед тем как повернуться к сестре лицом.

      К этому времени около девушки уже стоял молодой человек и переминался с ноги на ногу, с широкой и немного глупой улыбкой.

      – Ну, тогда пока, – сестра чмокнула Таню в обе щеки и поторопилась удалиться. – Мне очень понравилось твое выступление! – крикнула она, обернувшись, и показала большой палец, задранный вверх.

      – Ты чего так рано ушла? – спросил молодой человек. – Мы там это… собираемся продолжить в баре, – начал он сразу после того, как сестра Тани скрылась за поворотом.

      – Мне завтра сестру на вокзал провожать, в 6 утра поезд, боюсь просплю, а это будет смерти подобно, там ключи, цветы и куча прочей жизненно важной ерунды.

      – Сегодня же последний день! – возмущенно продолжил настаивать молодой человек.

      – Не! Пока, Вова, – уверенно сказала девушка и направилась в сторону.

      – Все вы, танцовщицы, такие вредные, высокомерные, тьфу на вас, – пробормотал Вова и, сунув руки в карманы брюк, пошел обратно.

      Минут пятнадцать Таня шла по узкому пешеходному тротуару, сворачивая то влево, то вправо, а затем прыгнула в открытые двери стоявшего на остановке полупустого трамвая, двери закрылись, и трамвай с характерным для него железным звуком медленно поехал по рельсам…

      «Я дома!» – с легкостью подумала девушка и, упав на кровать, стала стягивать узкие голубые брюки с вышитым рисунком по всей длине. А после взяла книжку, хлопнула дверцей холодильника и села на широкий кухонный подоконник, с которого открывался великолепный вид на пересечение двух центральных проспектов города. Таня раскрыла книгу и стала увлеченно читать.

      Через некоторое время в соседних окнах свет уже погас, и кухня Тани стала похожа на маленький желтый квадратик, в котором виднелся человеческий силуэт. Еще пару часов после этого свет горел в спальне и, наконец, погас, остался только тусклый голубой лучик ночника, охраняющий ночной сон юной танцовщицы.

      Когда прозвонил будильник, свет ночника растворился в ярких лучах рассвета. Небо в этот день было чистое и яркое, по дорогам уже вовсю кружился тополиный пух, на лету собираясь в круглые клубочки. У Тани с детства была аллергия на июнь: чесался нос, текли слезы и выступала красная сыпь на шее, посему она любила пережидать это время дома в компании своей книжки и незаконченных рисунков.

      Будильник вновь зазвонил, когда на часах было уже 4:40. Из-под одеяла с одной стороны торчали темные короткие кисточки волос, а с другой, наполовину свесившись с кровати, выглядывали вывернутые голубые брюки, а из штанины торчал носок.

      Будильник продолжал звонить, но реакции не было. 4:55 – под одеялом начались шевеления. 5.05 – одеяло резко подскочило, и из-под него показалась взлохмаченная голова. Таня резко схватила телефон и, взглянув на время, плюхнулась обратно на подушку. Поездка на вокзал казалась ей мучительной и бесполезной, девушка немного злилась на себя и продумывала варианты отхода, которых, к сожалению, не оказалось. Таня, сморщив лицо и схватившись за коленку, села на край кровати: по утрам боль в суставах была невыносимая,