.

немного времени, и стану я не мальчиком мягким, аморфным, но мужем. Причем, мужем таким обаятельным и привлекательным. Таким, что одного вашего взгляда на меня хватит (да простят меня вегетарианцы) для вызова обильного слюнотечения. Ой, елки-палки, прямо как академик Павлов со своею собакой подопытной Белкой (или Стрелкой? Плевать, не суть важно). И чувствую я себя таким волшебно сильным, что даже не думаю об истинном своем предназначении – оказаться нарезанным на тонкие колечки и разложенным на фарфоровые тарелочки. Точнее, думаю, но чувствую, что не будет этого. Иная мне судьба предначертана. А какая – неведомо. Знаю только, что не быть мне рассеченным и съеденным. Твердо знаю. А если знания твердые проявились, значит, характер возник. И не просто характер, а твердый такой, настоящий мужской, в общем. Харизма, короче. И так мне, братец, захотелось вдруг стать человеком! Так захотелось… что понял я – цель в жизни появилась. Ну, а уж коли цель есть – пиши: «пропало». Пиши, пиши… Воля, говорят, чудеса творит. Если чего-либо очень хочешь – непременно случится. Не-пре-мен-но! Ты уж мне поверь на слово, я то знаю. Да и свидетели существуют. Николай, например, батя мой приемный. Да и Лешка, вон, похоже, не сомневается, смеется. Леш, почему, кстати, ты не сомневаешься? Когда закончим, ответишь? Ну, ладно, идет!

      Дальше, значит. Продолжаю.

      Характер мой затвердел, и в ту же секунду дверь открылась (точнее, шторки распахнулись) передо мной в большой мир. В ваш мир, людской. Выехал я из коптильни, гордо покачиваясь на транспортере. Чистый весь такой, ароматный, самодостаточный, с единственной целью в жизни – стать человеком, таким же сильным и красивым, как тот, что нежно снял меня с крючка и бережно уложил в ящик поверх моих братьев, таких же чистых и ароматных, как я, но бесцельных, а, потому, предназначенных на съедение вашему брату. За своими думами я и не заметил, как поставили наш ящик с десятком таких же впритирочку в крытый фургон, захлопнули глухую дверь, и враз стемнело. А потом… Потом нас начало трясти. Это я сейчас понимаю, что машина с места тронулась и поехала, а тогда напугался. И сильнее, пожалуй, чем когда крысы вокруг бегали. Спаси меня, бог колбасный, не дай во тьме трясучей навеки пропасть из родного ящика! Спаси и сохрани, ладно? Уж я, поверь, не забуду…

      И вот тут-то, братья мои и, естественно, сестры по разуму, последовала цепочка тех знаменательных для меня событий, которые, с одной стороны, крепко пошатнули мою уверенность в собственных силах, а с другой – дали понять, что если не хочешь, колбаса ты этакая, быть съеденным, слопай кого-нибудь сам. Или заставь кого-то схарчить не тебя, а ближнего твоего. Подставь, короче. Или, на худой конец, наблюдай молча, не высовывайся.

      А произошло следующее.

      Тряска неожиданно закончилась, дверь фургона распахнулась, и в нашу тесную каюту хлынул солнечный свет. Спас-таки, бог колбасный. Спас! Обещание свое помню, постараюсь не забыть. Хотя… Как там у вас говорится? Обещать – не значит жениться? Так, кажется?

      Значит, дверь распахнулась, свет хлынул, и услышал я голоса.