Крик. Николя Бёгле

заботится о своих пациентах. Однако оставалось еще немало тревоживших ее вопросов.

      – Вы упомянули прозвище пациента – Четыре-Восемь-Восемь. А как его звали на самом деле?

      Грунд поморщился и смущенно потер подбородок.

      – Гм… Вообще-то понятия не имею.

      Видимо, у Сары на лице отразилось удивление, потому что профессор поспешил добавить:

      – Понимаю, это действительно странно, но я объясню вам, в чем дело. Только не здесь, пожалуйста. Идемте в мой кабинет.

      Они пошли обратно теми же коридорами.

      – Видеокамеры установлены во всех палатах? – спросила Сара.

      – Да, но запись мы не ведем из этических соображений. Уважаем частную жизнь пациентов, даже самых опасных.

      – Почему сегодня ночью надзиратель не сумел до вас дозвониться?

      – Я был в самолете. Возвращался с конференции по психиатрии, которая проходила в Соединенных Штатах. Так что не обессудьте – из-за смены часовых поясов пока еще плохо соображаю.

      Они миновали узкий проход с застекленными дверями, ведущими во внутренний двор, и поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. Теперь Саре почудилось, будто она и правда попала в XIX век, преодолев временной барьер, – вперед уходил коридор с потемневшим от времени деревянным паркетом, беленными известью стенами и высоким сводчатым потолком, с которого свисали люстры из кованого железа с плафонами в форме тюльпанов.

      Директор открыл одну из многочисленных дверей в этом коридоре из другой эпохи и сделал приглашающий жест:

      – Прошу вас.

      Переступив порог, Сара постаралась сдержать возглас изумления.

      Первым сравнением, пришедшим в голову, была королевская часовня. Напротив входа, в глубине кабинета, возвышался монументальный рабочий стол, достойный называться алтарем. За ним поблескивало узкое окно, обрамленное портьерами, которые прекрасно справились бы с ролью занавеса на сцене какого-нибудь театра. Над окном висело деревянное распятие, а дальше взгляд возносился к высокому потолку с крестообразными балками.

      У левой стены, в алькове, устроенном между огромными книжными шкафами, стоял на дискосе серебряный потир[4]. Почетное место на правой стене было отведено картине, на которой сразу привлекал к себе внимание центральный персонаж – мертвенно-бледный голый человек был изображен спиной к зрителю; стоя в лодке, он погружал багор в темные воды реки. По сторонам от кормчего сидели две зловещие фигуры в длинных одеждах и с лицами, скрытыми в тени капюшонов.

      Обстановку дополнял шкаф из мореного дерева с дверцами, покрытыми затейливой резьбой; с того места, где стояла Сара, сюжет рельефов было не разглядеть.

      В кабинете слабо пахло сигарами. Дымчато-снежный рассвет мешался с тусклым сиянием лампы под зеленым абажуром, стоявшей на рабочем столе. Директор зашагал к нему по мягкому ковру, расшитому мифологическими сюжетами. Он сосредоточенно смотрел себе под ноги, будто обдумывал речь.

      – Вы верующая,

4

Дискос и потир – христианские литургические сосуды, блюдо на подставке и чаша на высокой ножке.