Стеклянное лицо. Фрэнсис Хардинг

ни разу не упомянула.

      – Бессмыслица какая-то. – Зуэль меняла ласковую улыбку на выражение вежливой озабоченности и обратно, словно не знала, на каком Лице остановиться. – Разумеется, ты все им рассказала. С чего бы тебе молчать?

      Неверфелл недоверчиво посмотрела на нее.

      – Но ведь они посадили бы тебя в клетку, как меня! Я не могла этого допустить! Ты же всего-навсего хотела помочь. Ты мой друг!

      Настала очередь Зуэль удивленно уставиться на Неверфелл. Во всяком случае, удивлялись ее глаза, остальное Лицо продолжало демонстрировать вежливую озабоченность. Потом она отвела взгляд, и с ее губ сорвался очаровательный смешок.

      – Так и есть, – сказала она обычным голосом. – Я твой друг. И теперь я буду присматривать за тобой, Неверфелл. Дядя Максим попросил меня всему тебя обучить: как одеваться, что говорить, как вести себя в приличном обществе. У моего дяди на тебя большие планы.

      Неверфелл воспрянула духом:

      – Значит, все хорошо?

      – Да, Неверфелл. Все хорошо.

      Ну разумеется, все хорошо. Неверфелл зря волновалась, теперь она и сама ясно это видела. Она порывисто обняла Зуэль, и та не стала ее отталкивать. Правда, и ответила на ее объятия не сразу. И руки у нее были странно холодными.

      Утренняя гостиная

      Усталую, оглушенную последними событиями Неверфелл проводили в небольшую прелестную комнату в городском доме Чилдерсинов и сказали, что теперь она принадлежит ей. Неверфелл там очень понравилось, но следующие восемь часов она тщетно пыталась уснуть на маленькой кровати с балдахином и мягким золотым покрывалом. Рука так и тянулась погладить невесомый полог, однако Неверфелл привыкла спать в грубом гамаке и никак не могла устроиться на жестком матрасе. В комнате пахло не дремлющими сырами, а сухими фиалками, и тишину наполняли незнакомые шорохи. К тому же за день в голову Неверфелл набилось столько мыслей и картин, что теперь мозговые шестеренки отказывались угомониться. И наконец, ей чрезвычайно мешали часы в форме петуха, которые стояли на туалетном столике. На циферблате было только двенадцать чисел, часы тикали непривычно громко, но хуже всего было то, что они не били. Напрасно Неверфелл ждала, что они нарушат обет молчания: час проходил за часом, а в комнате раздавалось лишь размеренное тиканье. Наконец Неверфелл не выдержала, подсела к часам и сделала то, что делала всегда, когда выбивалась из ритма времени и пыталась успокоить разгоряченный разум.

      Должно быть, в какой-то момент она сама не заметила, как уснула, уткнувшись лицом в кучу деталей, поскольку резкий стук застал ее сидящей за столом. Неверфелл заморгала и, пошатываясь, побрела к двери. На пороге стояла Зуэль в белом платье.

      – Ты еще не оделась! – ахнула она. – Разве будильник не разбудил тебя час назад?

      Зуэль посмотрела за спину Неверфелл и сверкнула глазами, увидев наполовину разобранные часы, кучку шестерней на кружевной салфетке и остроклювую голову чуть в стороне.

      – Неверфелл! Это ты разобрала часы?

      – Я