Мне хорошо, мне так и надо…. Бронислава Бродская

Они строили планы, обсуждали новости, передачи, отпуск, а когда сын пошёл в школу, то его учебу. В классе мальчик был первым, учительница не могла на него нарадоваться. Наташа очень гордилась, а Герман не удивлялся. Новости об успехах сына каждый раз наводили его на мысли о невозвратности родителей, особенно отца, который находил бы в маленьком отличнике подтверждение немецкой исключительности их семьи. Он не дожил, и в этом была вина Германа. Всё боялся, дурак, ошибиться, лажануться, попасть впросак, усложнить свою жизнь. Он жил и не жил… оберегал свой покой. Зря, эх, зря! Но теперь всё будет по-другому. Он ещё не старый, всего 51 год. Для мужика – пустяк. У его знакомых дети взрослые, а его сыну всего 10… ну и что ж? Ничего. Могло бы и вовсе не быть. Пусть на последний корабль, но он успел, а вот родители… тут уж ничего не изменишь.

      Обычно Герман ездил на работу на машине. Одним из первых он купил Жигули и с тех пор каждые два года покупал новую модель, выгодно продав старую и доложив немного денег.

      В этот день, была пятница, начало лета, Наташа решила ехать на дачу, там её ждал десятилетний сын, с недавних пор они его оставляли одного. Наташа планировала купить продукты и ехать к вечеру, заехав за Германом на работу. Он оставил ей машину, а сам поехал на метро. В вагоне было довольно много народу, и хотя час пик уже миновал, сесть было негде. Герман стоял лицом к окну, держался за поручень и читал газету, которую достал утром из почтового ящика. Перед его лицом мелькали станции. Скоро Площадь Свердлова, его пересадка. На перегоне от Маяковской Герман почувствовал себя плохо: внезапная слабость, холодный пот, острая боль в груди, отдающая в спину и левую руку. Свет внезапно стал меняться, переходить от мутно-белого к серому, потом всё почернело, Герман из последних сил продолжал держаться, потом стал оседать на пол, неловко опустился на корточки и стал заваливаться на спину. Люди заметили, женщина рядом громко повторяла: «Мужчине плохо, мужчине плохо…», кто-то встал и Германа усадили на лавку, тут поезд подъехал к платформе. Дежурная позвала милиционера, из подсобки в конце платформы быстро принесли брезентовые носилки и мужчины из его же вагона потащили Германа в боковое служебное помещение, уложили на кушетку и туда сразу же подошла, неизвестно откуда взявшаяся, фельдшерица. Боль не проходила, была нестерпимо острой, разрывающей грудь, Герман стонал и не открывал глаза. «Когда это кончится? Я не могу больше терпеть. Сделайте что-нибудь… скорее». Ему казалось, что он это говорит, но небольшая толпа вокруг него ничего не слышала, только его негромкий болезненный стон. Тех мужчин из вагона, которые помогали тащить носилки, в комнату не пустили, вокруг Германа стояли три человека, дежурный милиционер, фельдшерица и уборщица. Они видели грузного немолодого мужчину, с бледным одутловатым лицом. Глаза мужчины были закрыты, на его лбу блестели капли пота, хотя в комнате было скорее прохладно. Он стонал и перебирал ногами. Красивым им Герман не показался. Вызванная скорая довольно долго не приезжала,