Беглец. Генри Лайон Олди

чудо, и даму переполняют эмоции, несвойственные её хладнокровной расе мыслителей.

      – Госпожа Цвергбаум!

      – Эсфирь-диди! – вторил Тумидусу смуглый Карна.

      Обняться втроём было сложнее, но они справились.

      – Командир!

      Четвертый родился вехденом: энергетом, чей организм накапливал ресурс от соблюдения тысячи правил и миллиона запретов. Запрет на ложь, запрет на прогулки в дождь, запрет на мясо с кровью, запрет мочиться на открытую землю, запрет праздновать день рождения… Кто другой скорее согласился бы на пожизненное заключение, чем на такой список ограничений, но обитатели Тира и Фравардина уживались с последствиями своей эволюции без особого труда.

      – Гий!

      – Гий Эрдешир!

      – Дружище!

      Обнялись и вчетвером.

      Это напоминало театр – спектакль при полном аншлаге, когда зал разогрет и с восторгом внимает действию. Пустое пространство вокруг Тумидуса заполнялось со скоростью света, того света, который сиял во взглядах шумной, возбуждённой компании:

      – Ага, вот и Аделаида!

      – Идочка! Звезда моя!

      – Баронесса, к нам! Идите к нам!

      Аделаида Лопес-Гонзало, баронесса д'Альгар – она только что прилетела рейсом «Террафима – Китта» – кинулась вперед со всех ног, лавируя между рядами с ловкостью лисы, бегущей по лесу. Пышное платье со шлейфом ничуть не мешало баронессе, мастеру спорта по бегу с барьерами, демонстрировать чудеса физической подготовки. Упершись руками в спинку кресла, баронесса перемахнула последний ряд, как мальчишка – ограду в палисаднике, взвизгнула от восторга и рухнула в объятия военного трибуна, зная, что тот поймает, удержит, и никак иначе.

      – Гай! Гайчик!

      Пожалуй, только она, бесстрашная и прекрасная звезда Аделаида, звала грозного Тумидуса Гайчиком – господи ты боже мой, едва ли не Зайчиком! Люди в зале содрогнулись, ожидая страшного. И страшное не заставило себя ждать: черная как ночь вудуни, красотой соперничающая с баронессой, что само по себе казалось феноменом, достойным миллиона исследователей, властным жестом отстранила соперницу – караул, спасайся, кто может! – и заняла чужое место в объятиях помпилианца. Черт возьми, она сделала это с такой царственной простотой, словно место было своим, заслуженным, выстраданным.

      Поцелуй в щеку. Улыбка.

      – Н’Доли, – в ответ улыбнулся Тумидус. – Здравствуй, солнце.

      Н’Доли Шанвури кивнула: да, солнце. А что?

      – Долечка! – вскричала баронесса, разрушая величие момента. – Я тебя ненавижу! Как ты смеешь быть такой хорошенькой? Будь моя власть, я бы запретила тебе выходить на улицу!

      – Я бы выглядывала в окно, – парировала вудуни. – А ты бы гуляла внизу и кисла от зависти.

      – Я?

      – Ты. Ты бы кисла внизу, я – в окне, и обе – от зависти.

      – С вероятностью девяносто девять, – уточнила гематрийка, беря обеих за руки, – и девяносто семь сотых процента.

      Для Эсфири Цвергбаум это было