День числа Пи. Нина Дашевская

очень хороший, красивую музыку писал: бабушке ранний Шёнберг нравится. Но ему было этого мало – сочинять музыку по старым законам. И он изобрёл свою систему и назвал её «додекафония». Смысл в том, что нужно использовать все двенадцать нот, со всеми диезами-бемолями, и ни одна нота не может прозвучать раньше, чем пройдут остальные одиннадцать.

      Он основал целую школу. Конечно, не многим такая музыка понравилась; но у Шёнберга нашлись последователи.

      – Лёва, ну что в этом красивого? Какофония какая-то!

      – Не какофония, а додекафония, – объясняю я.

      Хотя это объяснить невозможно. Я слышу в этом красоту и гармонию, когда используется весь спектр, все цвета поровну. Кажется, что этот мир безупречен – и он сияет. Как солнце, в котором тоже есть все цвета.

      Я надеваю наушники и закрываю глаза. И проваливаюсь в мир звука и цвета.

      Большинство людей считает, что Шёнберг – «ненормальная музыка». Но есть те, кто любит, не только я.

* * *

      – Эй, Иноземец! – кричит Комлев. – Иди побей этих девочек! Они тебя обзывают!

      Я смотрю, как у Комлева двигается рот. Он всё время облизывает губы и становится похож на какое-то животное. Пока не пойму на кого.

      – Иноземец! Не слышишь, что ли! Они тебя обзывают! Побей их!

      – Ты знаешь, сколько метров Марианская впадина? – спрашиваю я его.

      – Чего?

      – Марианская впадина. Одиннадцать тысяч двадцать два метра! Если опускаться под воду со скоростью метр в секунду, то знаешь, сколько нужно будет погружаться до самого дна?

      – Ты чего, глухой, что ли?

      Я не глухой. Я просто отключаю то, что мне неинтересно. Не слышу.

      – За минуту – шестьдесят метров. Это уже очень много. А чтобы до дна, нужно три часа четыре минуты. И давление там жуткое, обычный скафандр расплющит. Я ещё давление не рассчитал.

      – Придурок, – говорит Комлев. Я этого не слышу. Я считаю давление. – Псих!

      Скажите, кто из нас псих?

      …Это всё ничего не значит. Мне главное, чтобы только он не сказал одно слово. На этот раз он его не говорит, забывает.

      Но я помню, как он его сказал. Хорошо, что я успел уйти, про давление думать гораздо интереснее.

      Это слово похоже на птицу, на «удода». Только вторая буква – «р». Я не могу его написать, не могу его слышать. Это какой-то взрыв фиолетового и коричневого цветов; причём таких оттенков, что это совершенно невыносимо и хочется орать только от того, что я представил это.

      Давление под водой увеличивается с каждым метром.

* * *

      – Лёва, – говорит дедушка. – Я должен сказать тебе одну вещь.

      Неприятная вещь, похоже.

      – Какую?

      – Я наврал твоей учительнице.

      – Ты?

      – Да.

      – Зачем?!.

      Я не понимаю, зачем люди врут. Тем более дедушка!

      – Всё из-за твоих штанов, – объясняет он.

      Вот не дают им покоя мои штаны! Дело в том, что в школе у нас нет формы. Но есть правило: одежда должна быть «спокойных цветов». Согласен; это же школа, а не карнавал.

      А у меня