Записки д'Аршиака. Петербургская хроника 1836 года. Леонид Гроссман

айшими похвалами, единодушно подтверждая, что он глубоко уважал и ценил Пушкина. Достаточно известно свидетельство В.А. Соллогуба, который в ноябре 1836 года, получив от Пушкина инструкцию насчет условий «самого беспощадного поединка», с замирающим сердцем отправился во французское посольство. «Каково же было мое удивление, – рассказывал он впоследствии, – когда с первых слов д’Аршиак объявил мне, что он сам всю ночь не спал: что он хотя не русский, но очень понимает, какое значение имеет Пушкин для русских, и что наша обязанность сперва просмотреть все документы, относящиеся до порученного нам дела»…

      – Мы предотвратим, может быть, большое несчастье, – заключил свои соображения об отмене дуэли секундант д’Антеса, снова подчеркивая свое глубокое понимание значения Пушкина для России.

      Соллогуб был живо тронут этой культурной чуткостью и душевным тактом своего собеседника. «Этот д’Аршиак был необыкновенно симпатичной личностью», – отмечает он в своих воспоминаниях.

      Таковы и прочие свидетельства современников. Дочь историка Мещерская-Карамзина сообщает в своих письмах, что д’Аршиак воздавал высокую хвалу героическому облику Пушкина. Александр Тургенев заносит 30 января 1837 года в свой дневник запись о беседе с д’Аршиаком: «Поведение Пушкина на поле или на снегу битвы назвал он «parfait»[1]. Но слова его (Пушкина) о возобновлении дуэли по выздоровлении отняли у д’Аршиака возможность примирить их». Таким образом, до самого конца секундант д’Антеса не терял из виду возможности примирить противников. Наконец, свое письмо-протокол Вяземскому д’Аршиак заканчивает указанием: «В продолжение всего дела спокойствие, хладнокровие и достоинство обеих сторон были совершенны». Необходимо ответить, что ближайшие друзья Пушкина – Вяземский, Жуковский, Данзас, Александр Тургенев – не изменили после 27 января своего доброго отношения к д’Аршиаку, как бы признавая этим безукоризненность всей его роли в дуэльной истории.

      Таков общий моральный облик интересующего нас французского дипломата. Но из различных свидетельств выступает также и круг его разнообразных умственных интересов. Из записей Александра Тургенева видно, что он вел с д’Аршиаком беседы на серьезные политические и культурные темы. Различные государственные направления в России – русская и немецкая партии, речи Гизо, французский театр и парижские салоны – все это проходит в их разговорах. Не лишено характерности, что в момент, когда потребовалась для выборов Баранта в Петербургскую академию наук записка о его научной деятельности, Александр Тургенев обратился не к советнику или секретарям посольства, а к младшему сотруднику атташе д’Аршиаку. Он, очевидно, был наиболее близок к научным интересам посла Баранта, известного писателя, ученого, блестящего историка и видного литературного исследователя.

      Значительно позже – через семь лет, в ноябре 1843 года, – Ал. Тургенев, встретившись с д’Аршиаком в одном из ресторанов Парижа, вступил с ним в беседу о петербургских событиях 1836–1837 годов и в тот же вечер занес в свой дневник, очевидно со слов своего собеседника: государь не любил Пушкина[2]. Д’Аршиак, видимо, и в этом вопросе с безошибочной проницательностью определял подлинное положение вещей, столь тщательно скрытое от многих других свидетелей последней дуэли Пушкина.

      На основе таких исторических свидетельств, но с необходимым развертыванием скудных фактических показаний современников воссоздана личность д’Аршиака в предлагаемой повести. На правах исторического романиста автор применил к этому второстепенному персонажу минувшей трагедии обычный прием свободной разработки прошлого. Но в ней он исходил из точных показаний источников и строго намечал границы воображению свидетельствами исторических документов.

      Нам показалось заманчивым вести рассказ о смерти Пушкина устами европейского дипломата, который мог свежим и острым взглядом наблюдать ход тогдашних петербургских событий. Лучше других д’Аршиак мог понять и истолковать поединок на Черной речке как одно из отдаленных проявлений тогдашней общеевропейской политической жизни. Представитель либеральной Франции тридцатых годов, прошедшей через две революции, он должен был критически отнестись к главнейшему оплоту легитимизма и реакции – петербургскому двору, правительству и высшему классу, сыгравшим столь печальную роль в гибели первого русского писателя.

      Путешественник-иностранец, в служебные обязанности которого входило изучение нравов и характеров чужой страны, должен был развернуть дуэльные события на фоне петербургского общества тридцатых годов, а в качестве члена французского посольства он, естественно, стремился сочетать выводы своих наблюдений с общей картиной политического быта тогдашней Европы.

      Это значительно углубляет и, думается, правильно расширяет значение знаменитой дуэли, вводя ее в круг тех западноевропейских событий, с которыми она была невидимо и явственно связана. Не одно только столкновение индивидуальных интересов и личных страстей служило стимулом катастрофы, но и сложное сплетение противоборствующих общественных, сословных и партийных сил, неожиданно прорвавшееся наружу благодаря независимой и непокорной личности вовлеченного в их ход

1

Безукоризненным (фр.).

2

Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. II, 1928. С. 470. Пользуемся случаем отметить, что в нашей работе мы весьма многим обязаны этому прекрасному исследованию.