Живи и помни (сборник). Валентин Распутин

помоешься?

      – Надо помыться, – торопливо и даже как будто обрадованно согласился он. – Ты же для меня баню топила, я знаю. Скажи, для меня?

      – Для тебя.

      – Я уж и не помню, когда мылся.

      Он отошел к каменке, булькнул там в чане водой.

      – Остыла, поди, совсем? – зачем-то спросила она.

      – Сойдет.

      Настена слышала, как он нашарил по памяти деревянный костыль у двери и повесил на него полушубок, как стянул у порожка валенки и стал раздеваться. Чуть различимая корявая фигура приблизилась к Настене.

      – Ну что, Настена, один я не справлюсь. Подымайся, спину потереть надо.

      Он повалил ее на пол. От бороды его, которой он тыкался Настене в лицо, почему-то пахло овчиной, и она все время невольно отворачивала лицо на сторону. Все произошло так быстро, что Настена не успела опомниться, как, взъерошенная и очумелая, снова сидела на лавке у занавешенного оконца, а на другой лавке, осторожно пофыркивая, плескался этот полузнакомый человек, ставший опять ее мужем. И ничего – ни утешения, ни горечи – она не ощутила, одно только слабое и далекое удивление да неясный, неизвестно к чему относящийся стыд.

      Он помылся и стал одеваться.

      – Надо было хоть белье тебе принести, – сказала Настена, все время заставляя себя не казаться чужой, подталкивая себя к разговору.

      – Черт с ним, с бельем, – отозвался он. – Я тебе счас скажу, что перво-наперво понадобится. Завтра отдохни, выспись, а послезавтра переправь-ка сюда мою «тулку», пока меня зверь не загрыз. Живая она?

      – Живая.

      – Ее обязательно. Спички там, соль, какую-нибудь посудину для варева. Сама сообразишь, что надо. Провиант к патронам у отца поскреби, да только так, чтоб не заметил.

      – А что я ему скажу про ружье?

      – Не знаю. Что хошь говори. Как-нибудь вывернешься… Запомни еще раз: никто про меня не должен даже догадываться. Никто. Не было меня и нет. Ты одна в курсе… Придется тебе пока подкармливать меня хоть немножко. Принесешь ружье – мясо я добуду, а хлеб не подстрелишь. Послезавтра приду так же, попозже. Рано не ходи, смотри, чтоб не уследили. Теперь ходи и оглядывайся, ходи и оглядывайся.

      Он говорил спокойно, ровно, голос его в тепле заметно отмяк, и все же в нем слышалось и нетерпение, и постороннее тревожное усилие.

      – Погрелся, помылся, даже подфартило с родной бабой поластиться. Пора собираться.

      – Куда ты пойдешь? – спросила Настена.

      Он хмыкнул:

      – Куда… Куда-нибудь. К родному брату, к серому волку. Не забудешь, значит, послезавтра?

      – Не забуду.

      – И подожди меня здесь, а там уговоримся, как дальше. Ну, я поехал. Ты немножко помешкай, сразу не вылазь.

      Он зашуршал полушубком и примолк.

      – Ты хоть сколько рада, что я живой пришел? – неожиданно спросил он с порога.

      – Радая.

      – Не забыла, значит, кто такой я тебе есть?

      – Нет.

      – Кто?

      – Муж.

      – Вот: