Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела». Братья Швальнеры

давать ответы, вот только представлю вас своим коллегам.

      Он взял меня под руку и повёл вдоль зала. Я понимала, что в одночасье стала королевой мероприятия, но всё это интересовало меня постольку поскольку. Да, среди его партнёров я отметила только одного – он был не на одно лицо с остальными. Невысокого роста, коренастый, с чертами лица самоуверенного и сильного человека, видавшего виды – так обычно выглядят отставные военные. Глаза его были скрыты за чёрными очками, и это лишь прибавляло ему таинственности и значительности. Его звали Драган Чолич. Хебранг рассказал мне, что он и вправду бывший военный и принимал участие в боевых действиях на стороне войск Младича. Это не могло не вызвать во мне уважения, но иного рода, чем к Хебрангу – к последнему я уже тянулась едва ли не как к отцу или к деду, а Чолич отталкивал меня своей ледяной загадочностью. Я подумала, а вернее, почувствовала, что на его руках кровь многих невинных жертв. Чего не было у Хебранга – потому, наверное, я нисколько его не опасалась.

      Когда спустя пять часов фуршет закончился, мы с Хебрангом остались вдвоём в его шикарном номере люкс, куда он заказал роскошный ужин со столь любимым мной «Кьянти» – отказаться от такого я не могла.

      – Итак, вас интересует Туджман?.. Что ж, попробую вам его нарисовать таким, каким видел его я и видела вся Хорватия. При Тито он был диссидентом. Отслужил в армии, дослужился до генерала, потом был переведён в почётную отставку на должность директора какого-то военно-исторического института. И здесь, видимо, он и начал раскрываться как будущий политик. Он соприкоснулся с историей…

      – Но историком он был весьма посредственным, насколько я помню? Его ревизионистские взгляды были с опаской встречены научным миром? Он оспаривал понятие «холокост», утверждал, что в природе не существовало Ясеноваца и лагерей смерти на территории Хорватии…

      – Именно поэтому он стал не историком, а политиком, – улыбнулся Хебранг. – Пока был жив Тито и Туджман отсиживался в политической эмиграции в США, никто про него здесь и не вспоминал. Но диссидентское движение набирало обороты во всех странах ОВД, и потому генерал упорно не сдавал своих позиций. В конце 1980-х, когда Хорватии вновь потребовался сильный лидер, он вернулся домой.

      – Только чем он принципиально отличается от Милошевича? Как по мне, так они оба – всего лишь стервятники, набросившиеся на Боснию и готовые отправить под нож всю Югославию в своих меркантильных политических интересах…

      – Милошевич – да, и я уже говорил, почему. А Туджман – нет. Он был идеалист. Он свято верил в то, что писал, даже при всей абсурдности содержания своих книг. Верил в каждое своё слово, в идею, которой, как сам считал, служил. Поэтому ставить их на одну доску нельзя. Как всякий военный, он был заражён некоей идеей, которую вбил себе в голову и носился с ней как с писаной торбой. Но идея была для него всем. Он никогда не давал приказов строить концлагеря или устраивать карательные операции. Он верил в то, что правда доказывается в открытом