Курильский пинг-понг. 100 лет борьбы за острова. А. А. Кошкин

В докладе военного атташе Японии в Советском Союзе Касахара, датированном 1932 г., в частности, указывалось: «Развертывая программу вооружений, мы должны ставить в центр внимания Советский Союз. Японо-советская война в будущем неизбежна… С точки зрения боеспособности СССР для нас было бы выгодным эту войну начать как можно скорее…» Далее японский военный атташе подчеркивал: «Мы должны быть готовы к тому, чтобы радикальным образом разрешить проблему наших взаимоотношений с Советским Союзом. Учитывая то, что в данный момент военные силы Японии и СССР находятся в непосредственной близости, и то, что СССР, ощущая страх, увеличивает свои вооружения на Дальнем Востоке, нужно быть в полной боевой готовности».[33]

      Руководство СССР хорошо понимало, что выход японских вооруженных сил на советскую границу увеличивает опасность военного столкновения с Японией. В этих условиях Москва активизировала свои предложения заключить пакт о ненападении, указывая на то, что отсутствие такого пакта не свидетельствует о намерении Японии проводить миролюбивую политику. Народный комиссар иностранных дел СССР (министр иностранных дел) М. М. Литвинов в беседе с министром иностранных дел Японии К. Ёсидзава, состоявшейся в Москве 31 декабря 1931 г., отметил, что СССР уже имеет пакты о ненападении или нейтралитете с Германией, Литвой, Турцией, Персией, Афганистаном и ведет соответствующие переговоры с Финляндией, Эстонией, Латвией и Румынией. Он подчеркнул, что «сохранение мирных и дружественных отношений со всеми нашими соседями, в том числе и с Японией, является основой нашей внешней политики».[34]

      В Токио не сомневались в искренности стремления Советского Союза заключить пакт о ненападении с Японией. В секретном меморандуме, составленном заведующим европейско-американским департаментом МИД Японии С. Того, говорилось: «Желание Советского Союза заключить с Японией пакт о ненападении вызвано его стремлением обеспечить безопасность своих дальневосточных территорий от всевозрастающей угрозы, которую он испытывает со времени японского продвижения в Маньчжурии».[35] И это было действительно так. В начале 30-х гг. реальная военная опасность для СССР исходила именно от Японии. Германия еще переживала синдром поражения в войне, а основные западные державы – Великобритания, Франция и США в условиях экономического кризиса были разобщены и занимались внутренними проблемами.

      Однако и для Японии, еще не «переварившей» Маньчжурию, большая война с СССР тогда едва ли была возможна. Тем не менее, не желая сеять подозрения у западных держав по поводу отказа Японии от конфронтации с СССР, 13 декабря 1932 г. японское правительство в официальной ноте вновь заявило, что «еще не созрел момент для заключения договора о ненападении». В ответной ноте советского правительства указывалось, что его предложение «не было вызвано соображениями момента, а вытекает из всей его мирной политики и потому остается в силе и в дальнейшем».[36]

      Одновременно

33

ГАРФ. Ф. 7867. Оп. 1. Д. 257. Л. 91–92.

34

Документы внешней политики СССР. Т. XIV. М., 1968. С. 746.

35

Цит. по: Рагинский М. Ю., Розенблит С. Я. Международный процесс главных японских военных преступников. М.; Л., 1950. С. 237.

36

Документы внешней политики СССР. Т. XVI. М., 1970. С. 17.