Хвак. О`Санчес

беззаботно в мягком отдыхать-полеживать, вот разве соломинка нос щекочет, дышать препятствует… А почему темно – только ведь полдень разгорелся? Разлепил Хвак веки – и впрямь темно, как ночью. Где он? Не встать, не сесть… Плечами повел – рукам что-то мешает… и ногам. Боги милосердные, да он связан, а рот словно тряпкой забит!

      И словно бы в ответ на его мычания – загорелся огонек, потом другой…

      Всюду каменные стены без окон, на стене светильник, да на полу еще один. Колышутся огоньки, холодно спине и боку – задувает откуда-то снизу. Двое человек над ним стоят, мужчина и женщина. А женщина-то – давешняя добрая собеседница Хавроша!

      – Лежи спокойно, Хвакушка! Был ты ничейным рабом, а стал нашим.

      – Как – рабом? Почему? Я ведь не раб! – Но вместо объясняющих слов у Хвака получается одно мычание, потому что рот залеплен какой-то смолой… или заклятьем?

      – Мычи, не мычи – все одно не выпустим, потому как иначе всем худо станет: и тебя на кол через побои высадят, и нам с Косматым одни убытки. Косматый – это мужика моего так зовут, вот он стоит. Немой, но свое дело туго знает. И слух у него острый, так что лежи до утра смирно, рот себе не рви пустыми криками… Слышишь, нет?

      Слышит Хвак, да нет никакой мочи смирно-то лежать, хочется освободиться от пут и объяснить госпоже Хавроше, что ошиблась она в нем, что напрасно обижает свободного человека, что не раб он вовсе…

      – Не слышит. С испугу, видать. Косматый, я пойду прилягу, а ты тоже – одним глазом спи, да другим присматривай. Вина больше не пей. Утром повезем.

      И опять замычал спеленатый Хвак, и вдруг затих. Ни с того, ни с сего мысль к нему в голову прошмыгнула, совершенно посторонняя: ну, а если бы и раб? Что же – раба можно обманывать, да опутывать? И так ведь рабу не сладко в неволе жить, так они еще и…

      – Отпусти меня, госпожа Хавроша, освободи, ну пожалуйста!

      – О, услышал, наконец, проснулся… Нечего мычать, до утра потерпишь. А на рассвете мы тебя в повозку, заклятьицем подуспокоим, сверху соломкой – и поехали! А там и побережье, а там и ладья… Видел когда-нибудь море?

      Хвак попытался стряхнуть смоляную тряпку со рта, опять замычал…

      – Значит, увидишь. За морем жить выпала тебе судьба, у хозяев у заморских, дальние земли и обычаи поглядишь. Жизнь – она всюду жизнь. Погоди, вспомнишь еще старую Хаврошу, вослед спасибо скажешь, за новую трудовую судьбу, за то, что от стражей спасла. Ох, боги, боги… Грехи наши тяжкие – да отпустите нам, недостойным… Приглядывай, Косматый, ой, что-то устала я за сегодня… Дай сюда баклагу! Нашел время!.. Точно не наклюкался? Смотри у меня!

      Хвак не мог, конечно же, знать, что попался он в лапы работорговцам, тем, что испокон веку, в обход имперским законам, промышляют вдоль больших дорог. Ремесло опасное, у имперских стражей на их счет указания и артикулы исчерпывающие: буде подлый торговец живым товаром пойман, да по розыску изобличен в незаконном промысле, то суд и расправу проводить над такими немедля, и сажать на кол заживо, но отнюдь не вдруг, а не иначе, нежели до того кожу с каждого изобличенного