Крапива. Дарья Верясова

а. Но не в смысле ожога, а в смысле метода. Т.е. я вам скажу как бы о колючем, а вас как бы обожжет. Это очень трудно уметь.

      Словами сегодня мало кого серьезно проймешь. Раздражение, может быть, вызовешь. Или сентиментальность небольшую разбудишь. Это очень редко, когда еще удается по-настоящему достать до нутра.

      Я специально буду писать так, как меня эта ее книжка – «крапива» – настроила. Как бы обожгла, да.

      Иногда читаешь и ищешь – а как это он/она все вылепили. Как слова складывали, а ну посмотрим, что у человека за умения. Заумения. Писать-то научился, али где?

      Есть несколько поэтов, их до обидного мало, у которых техники не замечаешь. И они ее не замечают. Пишут просто что им наболело, оно и пишется. Больно.

      Да, только еще важно, чтобы наболело как-то правильно. А то мне не всякую боль надо, мне такую боль, чтобы я ее к себе мог применить. Как бы. Обжечься.

      Как, бывает, смотришь на картину, а там все так криво и нелепо, все не на месте, а все на месте. Или это он – художник – так специально умеет. Или его кисть промахивается настолько, что уже попадает, оказывается.

      Со стихотворениями как бывает: вот запоминаются они иногда чисто как куплеты. Есть в них такие крючки и петельки, которые цепляются за память и остаются в ней навсегда. А есть стихотворения, их до обидного мало, у которых крючки эти не в словах вовсе. А где тогда? Да кто их знает, никто и не знает. И в памяти остаются неслова, и с ними можно жить долго.

      Вот так и с собранными в горсти жгучими травами Дарьи. Вот расставила она свои крапивные букеты, а мне среди них надо было пройти и обжечься.

      И вам советую.

Давид Паташинский,жюри Премии «Русского Гулливера» —2014

      Родина

      1.

      «…И мать моя, хабалка, бабий шик…»

      …И мать моя, хабалка, бабий шик,

      Погрязла в телесах своих больших.

      Теперь воруй, разменивай, круши!

      Я здесь стою, а больше – ни души.

      …И мать моя: мелисса и полынь,

      Зелёный клоп, щелястые полы,

      Калеки-куклы, вой собак по ним,

      И вермишель с блинами на помин.

      …И мать моя, глядящая с крыльца

      Таким лицом, как будто нет лица.

      2.

      «Мы кутерьму с кутьёй перемешали…»

      Мы кутерьму с кутьёй перемешали,

      Мы скопом угодили в переплёт.

      Вот правда наша – гнусная, большая:

      Страна нам – горб, страна – беззубый рот.

      Куда бежать, в какие царства деться,

      Когда сама – и дармоед, и плут…

      Моей страны обманутое детство

      Когда-нибудь эпохой назовут.

      Киев

      А над площадью день полощется,

      Чёрный дым висит полотном.

      И разносится звон по площади —

      Разбивает брусчатку лом.

      И хранят до поры до времени

      Немоту языки церквей.

      В этот день у города древнего

      Поубавится сыновей.

      Перетрёт закопчёнными стенами,

      Под колёсами зажуёт

      Или кончится огнестрельными

      В шею, голову и в живот.

      И выходит: необязательно

      Всем достанется постареть.

      Мы останемся здесь и затемно —

      Заночуем на пустыре.

      «Когда-нибудь, неповторимый мой…»

      Когда-нибудь, неповторимый мой,

      Потянет в землю, повлечёт домой

      Громоздким телом, смутными стихами.

      Но прежде чем проститься на века,

      Целую голос твой издалека,

      Беспечные слова твои вдыхаю.

      ___

      Я рассказать хочу тебе о том,

      Как дерево за утренним окном

      Качалось, вздрагивало, свиристело.

      Когда-нибудь – запомни, запиши! —

      Освободишься от моей души,

      С душою вместе выскочив из тела.

      ___

      Когда-нибудь останемся вдвоём,

      Где тёплый дом, где сад и водоём,

      Где ткут, пекут и горбятся над плугом,

      Где виноград хранит дверной проём.

      И смерть умрём, и жизнь переживём,

      И даже не посмотрим друг на друга.

      ___

      Когда-нибудь откроется и нам:

      Все рыбы ускользнули в океан,

      Все самолёты улетели в небо,

      А мы живём – рассудку вопреки,

      В