Странник. Петр Катериничев

так же, по-хозяйски, прошел на кухню, поморщил нос, озирая обычный беспорядок, выудил из безразмерных художнических шаровар склянку с коньяком, отыскал на столе стакан, привередливо оценил его чистоту на свет, снова поморшился, протер полотенцем, расплескал коньяк в него и в случившуюся здесь же пиалу, произнес нечто напоминающее и «твое здоровье», и «все там будем» и в три глотка опрокинул двухсотграммовый хрущевский в рот. Задумчиво пожевал губами, спросил запоздало:

      – Не отвлекаю?

      – Уже нет.

      – Тебя уволили. – Ермолов снова пожевал губами, уверенно резюмировал:

      – Это к лучшему. Ибо люди подлы и алчны.

      – Не все, – пожал плечами Олег.

      – Все. Даже твой покорный слуга. – Он вздохнул, глаза его подернулись слезливой поволокой... – Молодость уходит слишком быстро. Слишком. И когда приходит удача, она тебе уже не нужна. Как и успех. У человека не остается ничего, кроме прошлого. Вернее даже – горькой памяти о нем.

      – У некоторых остаются деньги.

      – Вот именно. Эти лукавые слуги норовят стать господами, но Творец не может позволить себе, служить двум господам. – Иван Кириллович вздохнул еще горестнее. – Другие – могут.

      – Что случилось, Кириллыч?

      – На аукционе в Лондоне продали мои картины. Серию картин.

      – Поздравляю.

      Ермолов налил себе еще, спросил:

      – Чего не пьешь?

      – Нет желания.

      – А из вежливости?

      – Из вежливости я тебя слушаю. – Несмотря на существенную разницу в возрасте, Данилов был с Ермоловым на «ты» по упорному настоянию последнего.

      – Мог бы и соврать.

      – Зачем?

      – Я не понимаю молодых. Вам совсем не знакома щепетильность.

      – Когда как. Да и не так уж я молод.

      – О да. Ты знаешь, сколько заплатили за семь моих полотен в Лондоне?

      Двести восемьдесят тысяч фунтов.

      – Я в этом профан. Это много или мало?

      – Что ты придуриваешься, Данилов? Это признание, ты понял?! Успех!

      Настоящий!

      – Еще раз поздравляю.

      Ермолов помрачнел, одним глотком прикончил полстакана:

      – Не мой успех. Чужой.

      – Почему?

      – Картины писал двадцатитрехлетний гений Ваня Ермолов. В одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году. Иван Кириллович Ермолов с его циррозом, запойным пьянством и прочими проблемами никому не нужен и не интересен. Он ничего не создал. И уже не создаст.

      – Это драма.

      – Иронизируешь? Ну-ну. Знаешь, человеку свойственно желать. Женщин, роскошь, хорошие вина, внимание, поклонение... Когда желания исчезают, он труп.

      Но вот в чем парадокс: удовлетворение этих самых желаний калечит человека еще пакостнее! Он становится, как это называют, «рабом приятной жизни». Ему противны и подвиг, и целеустремленность, ибо они нарушают гармонию суетного благолепия. А время, его время, уходит, не оставляя ничего по себе, кроме горечи несбывшегося. Ничего. Ничегошеньки. А если учесть, что впереди