Карьер. Василь Быков

все равно пристрелю. Он же мою учительницу арестовал. Отправили в Слуцк. Вот это и будет мой личный вклад в борьбу с оккупантами. Шлепну и смоюсь. Нельзя нам тут долго оставаться.

      Агеев промолчал, он был такого же мнения, только не хотел откровенно говорить при этом скромном парнишке. Кто его знает, кем стал этот друг Молоковича за время войны.

      – Как твое плечо? – попытался Агеев перевести разговор на другое.

      – Плечо заживет. Еще денька три-четыре, и сниму повязку.

      – Ну так вот, пока не снимешь повязку, не рыпайся. А то сам по глупости влипнешь и мать подведешь.

      – Ну мать как-нибудь перебьется. А братишка сам норовит что-нибудь против них выкинуть. Вон у Кислякова побольше – четверо с матерью, – и то не дрейфит, радио слушает.

      От неловкости поерзав на своем мягком сиденье, Кисляков смущенно пробормотал:

      – Бояться – не то слово. Страшно, конечно. Но надо. Если поддаться страху…

      – А отец ваш где? – спросил Агеев.

      – Отца мобилизовали. В первый же день.

      – Самого не призывали?

      – Нет. Непригоден по зрению.

      – Он студент, – пояснил Молокович. – В Менске в госуниверситете учился. Окончил два курса…

      – Да что о том! – махнул рукой Кисляков, и его остроносенькое лицо сделалось совсем печальным. В сумерках утра он выглядел до срока состарившимся мальчишкой, этаким застенчивым умным гномиком.

      – Да-а. Ну а что люди говорят? Какое настроение у народа?

      От этого вопроса Агеева Кисляков заметно подобрался, вроде бы даже оживился и принялся охотно объяснять:

      – В основной массе людей настроение патриотическое. Но все ждут. Эти успехи немцев, конечно, не могли не вызвать некоторой растерянности. Но это на время. Скоро начнется всеобщее выступление. Особенно если будут продолжаться репрессии. А они, несомненно, будут продолжаться, потому что возрастет сопротивление. Эти две вещи взаимосвязаны и взаимообусловлены.

      – А что же руководство района? Интеллигенция?

      – Тут, видите, какая ситуация: из партруководства почти никого не осталось. Интеллигенции тоже. Кого мобилизовали в первые дни, кто в родные края подался. Учителя, например. Но я так думаю, существует оставленное подполье. Так же как и партизанские отряды.

      – Это должно быть! Это обязательно! – с жаром подхватил Молокович. – У нас тут в гражданскую знаменитый партизанский отряд действовал. Отряд Маковчука. Где-то они и теперь должны быть. В Сыромятовских лесах, наверно.

      – Они знают где, – тихо отозвался Кисляков.

      – Было бы неплохо связаться, – сказал Агеев.

      Но Молокович возразил:

      – А нам-то зачем? Нам партизаны ни к чему. Что я, в партизанах воевать буду? Мое место в армии, на фронте. Я же средний командир все-таки.

      – На всякий случай, – сказал Агеев.

      – Нет, нам это не подходит. Это для дядьков деревенских, бородачей, пусть они в лес идут, шалаши строят. Мое дело на фронте. В полк надо нам, я так думаю, – горячился Молокович.

      –