Его батальон. Василь Быков

подтвердил смиренно и искренне:

      – Боюсь, – и еще ниже наклонил голову.

      Конец провода в углу, догорев до самой перекладины, начал дымно моргать, и Вера, поднявшись, с запасом потянула его с потолка.

      – Лейтенант Самохин, он что у вас, всегда труса празднует?

      – Да нет. Вроде не замечалось.

      – Давно на фронте?

      – Четыре месяца, – тихо ответил боец.

      – Откуда сам?

      – Из Пензенской области.

      – Кто дома?

      – Мать. И три сестренки.

      – Старшие?

      – Младшие.

      – А отец?

      – Нету. В сорок первом из-под Киева прислал одно письмо, и все.

      Сделалось тихо. Веретенникова страдальчески, прерывисто вздохнула. Снаружи послышалась стрельба – пулеметная очередь где-то на участке соседей.

      – Значит, боишься? – язвительно переспросил Самохин. – За свою шкуру дрожишь?

      – Все боятся. Кому помирать охота?

      – Ах вот как! Еще философию разводишь! Разгильдяй, я тебе покажу сейчас! А ну снимай ремень!

      Ротный поднялся и, пригнув голову, шагнул к бойцу.

      – Тихо, товарищ лейтенант! – сказал комбат. – Пусть идет. Идите на место, Кабаков.

      Боец с поспешной неуклюжестью вылез из блиндажа, Самохин зло отбросил из-под ног котелок.

      – Ну и напрасно! Надо было специально послать. От трусости полечиться.

      Комбат вынул из кармана портсигар.

      – Не стоит, Самохин.

      – А, потому что признался, да? За это вину спустили?

      Лейтенанта, видать по всему, прорвало, он переставал сдерживать себя, готов был на ссору, которой требовало в нем все пережитое за этот вечер. Но комбат не мог позволить ему такой возможности, тем более что впереди у обоих были дела куда более трудные.

      – Да, спустил, – спокойно ответил он. – Помните толстовскую притчу: за разбитую чашку спасибо. Потому что – не соврал.

      – Притча! Ему притча, а Дрозд что, камень? Да? И не боится? Вот шарахнет, и одни ошметки останутся. А этот жить будет. Правдивец!

      Комбат промолчал.

      Глава четвертая

      Первым из вызванных командиров прибежал младший лейтенант Ярощук, командир приданного батальону взвода крупнокалиберных пулеметов ДШК. Самый младший по званию, он был тем не менее самым старым среди офицеров батальона по возрасту – лет под пятьдесят дядька, бывший сельповский работник с Пензенщины, которому когда-то при увольнении со срочной службы присвоили звание младшего лейтенанта запаса. Далее этого звания Ярощук не продвинулся, что, однако, мало беспокоило его. Совсем не командирского вида, щуплый, небрежно одетый в поношенную красноармейскую шинель, он спустился в блиндаж и заговорил, видно со сна, хрипловатым голосом:

      – Морозец, черт бы на его, все жмет. Не хватило за зиму промерзаловки.

      Ярощук, по-видимому, не сразу заметил, что в блиндаже все молчали, мало настроенные на его говорливую беззаботность. Он оживленно потер озябшие руки, почти с ребяческим простодушием поглядывая на присутствующих. Комбат скупо бросил:

      – Садитесь, т