Альпийская баллада. Василь Быков

штаны и взглянул на людей: конечно, главным заводилой был он.

      – Кто ударит?

      Все на секунду притихли, опустили глаза, напряженно ощупывая ими длинный корпус бомбы с разбегающимися царапинами на зеленых боках. Сосредоточился невеселый, с седой щетиной на запавших щеках Янушка; погасла нервная решимость в быстрых глазах Жука; Сребников даже кашлять перестал, опустил вдоль плоского тела руки – взгляд его стал невыносимо скорбным. Видно было, что вопрос этот беспокоил их с самого начала; все молчали, мучительно каждый про себя решая самое важное.

      Крупное лице Голодая выражало нетерпение и суровую решимость поставить все точки над «i».

      – Добровольцев нет! – мрачно констатировал он. – Тогда потянем.

      – Ага. Так лучше, – встрепенулся и подступил ближе к нему Жук.

      – Что ж, потянем. По справедливости чтоб, – согласился Янушка.

      Сдержанно и, кажется, с облегчением кашлянул Сребников. Терешка молча, одним ударом вогнал в землю конец ломика. Но Голодай, хлопнув себя по бедру, выругался:

      – Потянешь тут. Ни спички, ни соломинки.

      Нетерпеливо оглянувшись, он схватил лежавшую в углу ямы тяжелую с длинной рукояткой кувалду.

      – Значит, так… Бери выше.

      И присел, обхватив ручку у самого основания. Остальные подались к нему, нагнулись, сдвинув над кувалдой головы. Выше Голодая взялся рукой Жук, еще выше сцепились узловатые пальцы Янушки, затем ручку охватила ладонь Сребникова, за ней – широкая пятерня Терешки, потом опять Голодая, Жука, Янушки. И когда над сплетением рук остался маленький кончик черенка, его медленно коснулась дрожащая потная рука Сребникова.

      Все невольно с облегчением вздохнули, поднялись и, постояв у стены, с полминуты старались не глядеть друг на друга. Голодай решительным жестом протянул кувалду тому, кто должен был с нею умереть.

      – Так что по справедливости. Без обмана, – по-прежнему грубовато, но с едва заметной ноткой сочувствия сказал он.

      Сребников почему-то перестал кашлять, пошатнулся, взял ручку кувалды, молча повернул ее в руках, попробовал переставить и опустил. Его полные неуемной тоски глаза остановились на товарищах.

      – Не разобью я, – тихо, тоном обреченного сказал он. – Не осилю.

      Все снова притихли. Голодай гневно сверкнул глазами на смертника:

      – Ты что?!

      – Не разобью. Силы уже… мало, – уныло объяснил Сребников и тяжело, надрывно закашлялся.

      Голодай посмотрел на него и вдруг зло выругался.

      – Ну и ну! – язвительно проговорил Жук. – Вили-вили веревочку…

      – Что ж… Ясное дело, где ему разбить. Ослабел, – готов был согласиться с происшедшим Янушка.

      У Терешки внутри будто перевернулось что-то – хотя он и понимал, что Сребников не притворяется, но такая неожиданность вызвала у него гнев. С минуту он тяжело, исподлобья смотрел на больного, что-то решал про себя. Умирать он, конечно, не стремился. Как и все, хотел жить. Трижды пытался вырваться на волю (однажды