Лес тысячи фонариков. Джули Си Дао

как это часто с ними случалось в прошлом – всегда заставляла Гуму злиться.

      Сифэн понесла приготовленную еду в гостиную. Трапеза прошла мирно, лишь однажды прерванная ворчанием Гумы по поводу неправильно сваренных креветок, после чего они снова принялись за работу и закончили ее после захода солнца.

      За работой Сифэн декламировала стихи, Гума требовала, чтобы девушка делала это как можно чаще. Тетка с детства вбивала в голову племяннице, что знания поэзии, каллиграфии и музыки отличают женщин благородного происхождения, поэтому Сифэн пришлось провести много бессонных ночей за учением. Она бы, может, и сопротивлялась этому, если бы не понимала, что Гума желает для нее лучшей доли и рассчитывает, что девушке удастся выбиться в свет.

      Луна льет на нас свой свет, возлюбленная,

      Вода – бескрайнее вечное зеркало,

      Шепчут нежные ветви.

      Отверни свой лик от хрупкости этого мира

                                      в яблоневом цвету

      И прими в свои объятья вечную ночь.

      Рука Гумы, вышивавшая лепесток цветка сливы, замерла, ее ноздри затрепетали.

      – Откуда ты это взяла? – требовательно спросила она.

      – В одной из ваших книг, – Сифэн жестом показала на пыльную горку сочинений в углу – то немногое, что сохранилось от школьных дней ее матери и тетки. Она часто задумывалась о том, насколько состоятельны были родители ее матери, если могли позволить себе покупать такие дорогие вещи даже для детей.

      – Покажи-ка это мне.

      Тон, каким тетка это произнесла, заставил Сифэн немедленно отложить в сторону иголку. Она нашла нужный том, который был тоньше и новее остальных, и принесла его женщине. Гума внимательно рассматривала книгу. Поджав губы, она провела пальцами по простому корешку и повернула том, чтобы посмотреть на название: «Песни любви и верности».

      Она поспешно, как будто книга жгла ей пальцы, сунула ее обратно в руки Сифэн.

      – Нин, не пора ли тебе идти спать?

      Пока Нин складывала свою работу и зажигала красные сальные свечи, Сифэн не спускала глаз с тетки. Она не отдавала себе отчета, что солнце уже зашло, до тех пор пока свет от свечей не принес облегчение уставшим от работы в сумерках глазам.

      – Гума, скажите, стихи вам о чем-то напомнили? – спросила она, как только Нин ушла.

      Ее тетка часто говорила о прошлом – в основном, чтобы пожаловаться, что ее прежнее богатство сменилось теперь бедностью, – но сестру свою она почти никогда не упоминала. Единственное, что Сифэн знала о своей матери и что ей было рассказано лишь однажды, – это что Минчжу была красивая, но безмозглая: попала в беду, забеременев от знатного человека, и была им оставлена. Напряженное выражние лица Гумы наводило на мысль, что она сейчас думает о сестре, однако когда женщина наконец заговорила, то даже не упомянула о ней.

      – Я знаю эти стихи. Их мне… рассказали много лет тому назад.

      Она облизнула пересохшие губы, взгляд