Один день Ивана Денисовича (сборник). Александр Солженицын

чемоданы на вахте порубали. Носи, мол, опять всяк себе.

      Ещё проверить утром надо, не одет ли костюм гражданский под зэковский? Так ведь вещи гражданские давно начисто у всех отметены и до конца срока не отдадут, сказали. А конца срока в этом лагере ни у кого ещё не было.

      И проверить – письма не несёт ли, чтоб через вольного толкануть? Да только у каждого письмо искать – до обеда проканителишься.

      Но крикнул что-то Волковой искать – и надзиратели быстро перчатки поснимали, телогрейки велят распустить (где каждый тепло барачное спрятал), рубахи расстегнуть – и лезут перещупывать, не поддето ли чего в обход устава. Положено зэку две рубахи – нижняя да верхняя, остальное снять! – вот как передали зэки из ряда в ряд приказ Волкового. Какие раньше бригады прошли – ихее счастье, уж и за воротами некоторые, а эти – открывайся! У кого поддето – скидай тут же на морозе!

      Так и начали, да неуладка у них вышла: в воротах уже прочистилось, конвой с вахты орёт: давай, давай! И Волковой на 104-й сменил гнев на милость: записывать, на ком что лишнее, вечером сами пусть в каптёрку сдадут и объяснительную напишут: как и почему скрыли.

      На Шухове-то всё казённое, на, щупай – грудь да душа, а у Цезаря рубаху байковую записали, а у Буйновского, кесь, жилетик или напузник какой-то. Буйновский – в горло, на миноносцах своих привык, а в лагере трёх месяцев нет:

      – Вы права не имеете людей на морозе раздевать! Вы девятую статью уголовного кодекса не знаете!..

      Имеют. Знают. Это ты, брат, ещё не знаешь.

      – Вы не советские люди! – долбает их капитан.

      Статью из кодекса ещё терпел Волковой, а тут, как молния чёрная, передёрнулся:

      – Десять суток строгого!

      И потише старшине:

      – К вечеру оформишь.

      Они по утрам-то не любят в карцер брать: человеко-выход теряется. День пусть спину погнёт, а вечером его в БУР.

      Тут же и БУР по левую руку от линейки: каменный, в два крыла. Второе крыло этой осенью достроили – в одном помещаться не стали. На восемнадцать камер тюрьма, да одиночки из камер нагорожены. Весь лагерь деревянный, одна тюрьма каменная.

      Холод под рубаху зашёл, теперь не выгонишь. Что укутаны были зэки – всё зря. И так это нудно тянет спину Шухову. В коечку больничную лечь бы сейчас – и спать. И ничего больше не хочется. Одеяло бы потяжелыне.

      Стоят зэки перед воротами, застёгиваются, завязываются, а снаружи конвой:

      – Давай! Давай!

      И нарядчик в спины пихает:

      – Давай! Давай!

      Одни ворота. Предзонник. Вторые ворота. И перила с двух сторон около вахты.

      – Стой! – шумит вахтёр. – Как баранов стадо. Разберись по пять!

      Уже рассмеркивалось. Догорал костёр конвоя за вахтой. Они перед разводом всегда разжигают костёр – чтобы греться и чтоб считать виднее.

      Один вахтёр громко, резко отсчитывал:

      – Первая! Вторая! Третья!

      И пятёрки отделялись и шли цепочками отдельными, так что хоть сзади, хоть спереди