Кучум. Вячеслав Софронов

мирились, распивали кувшин, другой вина и расходились, не держа обиды.

      Он догадывался, понимал, что послужило главной причиной бегства Евдокии и вдовицы Алены, – Богдан Барбоша. Несомненно, он смутил Дусю, наговорил ей что-то непристойное, домогался ее и, возможно, получил свое. Нет, об этом ему меньше всего хотелось думать, чтоб не пачкать ее имя грязными подозрениями.

      Поначалу он хотел подойти к Барбоше, встретив его где-нибудь на майдане или у реки, схватить за горло и сжимать до тех пор, пока язык не вывалится из его похабного рта, не выскочат из орбит глаза, не обмякнет тело… Он знал, что способен на такое, и… боялся себя. Боялся не найти оправдания в глазах товарищей-казаков, относившихся к нему по-доброму, считавших своим, доверявших ему. И как он сможет убить одного из них? Как?! Волки в стае и то не загрызают собрата. Так может ли он, человек, лишить жизни такого же, как он?

      А теперь после постыдного дележа добычи, полученной его отрядом после обмена угнанного табуна, с казаками Барбоши и Ваньки Кольцо… Ему стыдно было глядеть в глаза Ильину, Михайлову, Ясырю. Подай он тогда знак – и казаки воспротивились бы несправедливому дележу. И можно ли это назвать дележом? Скорее, грабеж. Нет, каждый казак по неписаному закону должен приносить на майдан часть добытого, делиться со всеми, чтоб удача не покидала его в дальнейшем. Но то делается по доброй воле, без принуждения. Таков закон.

      А сейчас, уступив Барбоше почти половину, он выказал слабость, трусость. И мог ли теперь напасть на того, совершить задуманное ранее? Не мог… Уступив раз, ты обрекаешь себя на дальнейшее унижение.

      Василий Ермак сидел в пустом курене, где, кроме оружия и пары горшков, ничего другого не было. Сидел, вырезая по давней привычке из куска дерева какую-то фигурку, сосредоточенно хмуря лоб, уйдя в себя, в занятие, горестно размышляя о неудачах, постоянно преследующих его. Не заметил, как открылась дверь и в курень вошли бочком Яков Михайлов и Гавриил Ильин. Сзади них кто-то еще шумно дышал, невидимый за спинами передних.

      – Здорово, казаче, – улыбаясь, заговорил Яков, и по крепкому винному запаху Василий понял, что тот изрядно пьян, – решили заглянуть к тебе. Не ждал?

      – Проходите, – безразлично отозвался Василий, – садитесь, где можете.

      – Да мы не одни, – чуть качнувшись, проговорил Михайлов, перешагивая через ноги хозяина и ища место, где можно было бы присесть.

      – Думаем, сидит наш атаман, и не с кем слова доброго сказать, перемолвиться, – зычно пробасил Гаврила Ильин и махнул в сторону стоявших сзади двух казаков, также едва державшихся на ногах, – вот, привели с собой Ваньку Кольцо да Микитку Пана. Не знаком?

      – Как не знакомы, виделись. Меня всякая собака и на Дону, и на Волге знает, признает, – отозвался Иван Кольцо и плюхнулся на лавку.

      – А меня Микитой звать, – хлопнул Василия по плечу приземистый, слегка округлый казак с выбивающимся из-под шапки чубом-оселедцем. Его мягкий говор выдавал уроженца запорожских или черкасских земель, а небольшие хитрые глазки, пытливо мерцающие из-под