Свет Валаама. От Андрея Первозванного до наших дней. Николай Коняев

И нагретые солнцем, выходящие из-под земли каменные плиты-луды… И даже сумерки под лапами старых елей…

      И радовалась, ликовала душа, словно узнавала самое родное.

      Долго-долго стоял Дамиан возле сосны, разглядывая ее мощные корни, почти целиком вытолкнутые из скалы, но продолжающие цепко держаться за нее.

      – Что, брат, – услышал он за спиною голос. – Не надумал ли остаться в монастыре?

      Дамиан обернулся и увидел монаха…

      Опираясь на клюку, он стоял на тропинке.

      – Желаю, батюшка, остаться… – сказал Дамиан, поклонившись. – Да не знаю, где Бог благоволит.

      – А ты, брат, у нас оставайся… – сказал монах. – У нас тут три рода жизни.

      – Как это? – удивился Дамиан.

      – Три… – подтвердил монах. – Сначала у нас в монастыре трудятся, потом – в скиту, а после – в пустыни. Оставайся, брат… Я тебе свои четки отдам. Десять раз читай «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», и один раз «Богородице Дево, радуйся…» – до конца.

      И он протянул Дамиану четки.

      Поклонившись, Дамиан взял их. На Валааме все старцы ходили с такими четками, и теперь и Дамиан оказывался как бы принятым в их число.

      – Спасайся, брате! – сказал он, и стало так легко на душе, как никогда еще не бывало.

      – Христос посреди нас! – ответил монах, осеняя себя крестным знамением.

      – Есть и будет… – сказал Дамиан, и тяжело вздохнул, отстраняясь от чудесного мечтания.

      – Отче! – сказал он. – А с кем еще можно посоветоваться на пользу души?

      – К отцу Евдокиму сходи, брате… Великий старец – отец Евдоким…

      – Да станет ли говорить со мною он? Кто я такой есть – крестьянин неграмотный…

      – Не бойся… – сказал монах. – Отец Евдоким сам знает, с кем говорить. Недаром его «духовной удицей» зовут…

      Дамиан не мог знать, что старец Евдоким, в недавнем прошлом «внешний монах», обучался внутреннему деланию у белобережских старцев, встреченных им на пути из Соловков. И Евдоким ничего не знал о пришедшем к нему посетителе, но, подобно старцам на дороге, земным поклоном приветствовал Дамиана.

      «От его смирения я так растерялся… – рассказывал годы спустя игумен Дамаскин. – Только и мог сказать: желаю спастись, научите!»

      – Научим, брат, научим… – ответствовал Евдоким, и слезы «сердечного умиления» оросили его лицо.

      Поговорив «на пользу», уже прощаясь, он благословил Дамиана идти к игумену Иннокентию и проситься в монастырь.

      Игумен Иннокентий принял Дамиана…

      До Рождества Христова Дамиан тачал в монастыре сапоги, а под Новый год отправился домой. Для пострижения в монахи требовалось увольнение от – так называли тогда крестьянскую общину – мира.

      Но Дамиан давно уже ушел из крестьянского мира, совершая паломничества по монастырям, и мир легко смирился с потерей калеки.

      Как только вскрылись реки, на барках с хлебом, Дамиан отправился в Петербург. Отец