Добрый волк. Александр Содерберг

tion>

      Часть I

      1

      Валье-дель-Каука

      Пахло жареной свининой, а Эрнст Лундвалль должен был умереть[1].

      Он стоял здесь, совершенно растерянный, в наполовину заправленной в костюмные брюки белой рубахе. Кевин Горман сидел на табурете в нескольких метрах позади него и чесал открытый лоб серебристым дулом автоматического пистолета. Вид у него был довольно глупый.

      Йенсу Валю и Лотару Тидеманну отвели места в первом ряду партера. Они не должны были пропустить ничего из представления.

      Наверху, на каменной веранде, среди колонн и белых статуй, дон Игнасио Рамирес – в черных солнечных очках и с заложенной за воротник салфеткой – ел жареную свинину. Это был день его славы. Свежеокрашенные волосы выглядели неестественно яркими по сравнению с его бледной кожей. Дон Игнасио сидел на фоне собственного дворца – безвкусной мешанины Версаля и Диснейленда, больше всего походившей на спрятанное в колумбийских джунглях неуклюжее пирожное со взбитыми сливками. Роскошный сад населяли экзотические животные – жирафы, две зебры, лев, одинокий носорог и… несколько бегемотов. Сейчас все они были здесь и в растерянности следили за разворачивавшимся действом.

      Дон Игнасио выступал в качестве режиссера. Эрнсту отводилась роль жертвы, Горману – палача, Валю и Тидеманну – публики.

      – Йенс! – выкрикнул Эрнст.

      Голос его сорвался.

      – Эрнст! – отозвался Йенс. – Ничего не бойся!

      Он утешал его, как ребенка, хотя это не имело смысла.

      Валь повернулся к дону Игнасио Рамиресу:

      – Мы можем поговорить?

      Дон Игнасио молчал. И продолжал есть свинину, недосягаемый за темными очками. Только живот его напрягся за полиэстером рубахи.

      А что он, собственно, должен был делать? Слушать причитания Йенса? С ним все кончено, как и с Эрнстом. Им не о чем говорить. Валя ждет такая же судьба – возможно, уже в самое ближайшее время.

      Свинья Кевин Горман должен сделать это. Чертов палач дона Игнасио, страж Йенса и Лотара, их дух-мучитель… Он сидел здесь, как всегда готовый на все. Уроженец Северной Каролины – не старый, не молодой, с плохими зубами. Его неопрятные волосы висели сосульками. Имя каждой очередной жертвы Кевин заносил в специальный журнал.

      Игнасио глотнул вина и поднял бокал в сторону Гормана. Это был знак. Кевин поднялся и вразвалку пошел на Эрнста.

      – Йенс? – снова выкрикнул Лундвалль, на этот раз скорее вопросительно.

      Кевин Горман вытянул руку с пистолетом. Эрнст прищурился и закричал, что сделает все, что от него потребуют.

      – Не смотри, – шепотом велел Йенс Лотару.

      Но тот не сводил с Лундвалля глаз.

      Раздался выстрел. Животные содрогнулись, с деревьев взметнулись птицы. Эрнст рухнул на сухую землю с дыркой во лбу и обмоченными штанами.

      Колени Тидеманна обмякли, но Валь успел его подхватить.

      Горман повернулся к ним. На его губах играла улыбка. Йенс презрительно сплюнул.

      Лотар дрожал, уставив глаза в землю. Он по-прежнему не держался на ногах, поэтому Валь не выпускал его. Семнадцать лет – мальчик был слишком молод для всего этого.

      – Йенс и Лотар! – раздался сверху голос дона Игнасио.

      Он стоял, опершись на каменные перила террасы, – с заложенной за воротник салфеткой и блестящими от жира губами.

      – Вы почти полгода прожили под моей крышей, и с вами обращались по-человечески.

      Театральная пауза. Жара, звуки джунглей.

      Валь обернулся на Эрнста – над убитым уже роились мухи.

      – Пришло время расстаться, – продолжал Рамирес. – Когда-нибудь ты будешь думать обо всем этом иначе, Йенс.

      Двое мужчин подхватили Лундвалля за ноги и поволокли прочь. Руки покойного тянулись по земле, поднимая красновато-бурую пыль.

      – Лотар поедет с тобой, Йенс, но только до Майами. Ты оставишь его там, так будет надежней. Будешь умницей в Европе – и Лотар избежит участи Эрнста.

      Игнасио сорвал с груди салфетку и вытер ею рот, после чего бросил ее на стол и скрылся.

      Йенс все еще сжимал Лотара в объятьях – почти отцовских. Хотя тот был сыном Гектора Гусмана, а не его.

      2

      Прага

      София погрузилась в воду.

      Мир снаружи представлялся скоплением бесформенных световых пятен. Кровь стучала в висках, вода давила на грудь и горло. Боль разрывала тело на части, но София Бринкман держалась. Она сама выбрала для себя такое наказание. Кроме того, за болью стояло нечто большее, едва различимое. Дрожащая полоса красного света… Сладостное, болезненное онемение, самоистязание, самоотмщение… Исчезающе краткое наслаждение болью, отсрочка.

      Она уже начала умирать. Губы стали нечувствительными. Давление на глаза усилилось, а мышцы на руках и лице задергались. Внутри все переворачивалось.

      Оставалось

1

Здесь и далее: предыстория описываемых событий рассказывается в романах А. Содерберга «Ее андалузский друг» и «Сын за сына».