Фельдмаршал должен умереть. Богдан Сушинский

достанутся «мертвоголовым» из окружения Гиммлера. Этого попросту нельзя допустить. Всё, их время уходит вместе с ним. Можно даже сказать, что оно уже ушло.

      Крон натужно повертел шеей, ощущая, как ворот кителя сдавливает её, словно петля виселицы. Он еще никогда не слышал, чтобы кто-либо осмеливался так противопоставлять себя Гиммлеру и вообще эсэсовцам в его присутствии.

      – Вы столь решительны, господин фельдмаршал?

      – Лучше пусть эти сокровища навечно останутся на дне, полковник. Вы не ослышались. Это наше золото. Наше, наше! В нем кровь моих солдат. Это я, рискуя своей и вашими жизнями, добывал его, извлекая из сундуков арабских шейхов и богатых еврейских торговцев, из музеев и тайных подземелий. Разве я несправедлив?

      – В ваших словах, фельдмаршал, всегда таилась высшая солдатская справедливость.

      – Однако так будут думать не все.

      – Не все. Но это всего лишь маневры.

      – Так станут думать далеко не все, полковник, – заводился Роммель, как сотни раз заводился в своих полевых ставках-шатрах, решаясь на совершенно безумные операции, одинаково поражавшие затем и англичан, и штабистов из «Вольфшанце». – Тогда, докладывая мне, вы утверждали, что контейнеры покоятся относительно глубоко.

      – Что является святой правдой.

      – Хотя можно было подыскать места, менее глубокие.

      – Что тоже недалеко от истины.

      – Значит, этот паук-навозник Шмидт получил приказ Гиммлера опустить их на такую глубину, чтобы никто не смог найти и извлечь их без помощи профессиональных водолазов и целой эскадры поисковых судов.

      Крон был убежден, что никаких указаний на этот счет Шмидт не получал. Тем более – от Гиммлера. Не получал уже хотя бы потому, что рация была выведена из строя. Но даже если бы радист сумел выйти в эфир, то кто и каким образом способен за какие-то считанные минуты разыскать в нем Гиммлера? А ведь никто иной не имел права знать о том, что произошло с африканскими сокровищами.

      Однако возражать фельдмаршалу Крон не решился. Что ж, все может быть. Вдруг такая ситуация была заранее оговорена?

      – После войны вы обязаны разыскать меня, полковник. А если я окажусь в плену, сделайте все возможное, чтобы освободить. Найдите наших легионеров, найдите деньги и способы. Нет, я что, несправедлив?!

      Никто в штабе Роммеля так и не смог привыкнуть к этому его «Я несправедлив?» И не только потому, что произносилось оно чаще всего именно тогда, когда командующий был откровенно несправедлив. Просто в устах Роммеля, именно в устах фельдмаршала Роммеля, оно воспринималось как нечто совершенно неестественное.

      – Отныне я всегда буду там, где находитесь вы. Пусть даже мысленно, – с трудом подыскал Крон приличествующий случаю ответ.

      – И помните: кроме вас, о местонахождении сокровищ знают лишь оберштурмбаннфюрер СС Шмидт, командор, лейтенант, то есть теперь уже обер-лейтенант Кремпке и, вполне очевидно, Гиммлер. Только они. Но из этого не следует, что все эти люди обязательно должны дожить до дней, когда смогут прогуливаться вдоль северного