Последний часовой. Ольга Елисеева

с тяжким скрипом опустился на просиженную кровать.

      – Распорядись чаем.

      Бенкендорф постучал в дверь и отдал приказание явившемуся надзирателю.

      – Только булки здесь и хороши, остальная пища непереносима, – проворчал арестант. – Ты хотел говорить со мной? Без протоколиста?

      – У меня есть несколько вопросов.

      – Все, о чем меня изволит спрашивать государь, я рассказываю на дознании.

      – Я читал твои протоколы, ты просто издеваешься.

      – А ты думаешь, я размякну тут со старым другом и выложу правду до донышка?

      Орлов продолжал посмеиваться, но взгляд его стал цепким. Александр Христофорович сделал над собой усилие. Он раздвинул указательный и средний пальцы правой руки наподобие циркуля и положил их на сгиб левой. Мишель мигом утих.

      – Ты все еще помнишь?

      – Мы были молоды и хотели блага.

      – Я и сейчас хочу блага, – отчеканил Орлов.

      – Обагренного кровью?

      – Странно, что ты, боевой офицер, боишься крови.

      – Крови сограждан.

      Мишель вздохнул.

      – Прогресс не достигается иным способом. Ты просто остановился за несколько степеней до меня и потому не понимаешь.

      – Я остановился, – подтвердил Бенкендорф. – Но ради того, что нас когда-то связывало, умоляю, ответь. Твои слова никуда далее этой комнаты не пойдут.

      С минуту Орлов молчал, глядя на гостя. Потом кивнул.

      – Хорошо. Ты задашь три вопроса. Я скажу, что знаю. Но никаких подтверждений моих слов письменно не дам.

      Александр Христофорович поднял обе ладони, показывая, что речь о подобных вещах не идет.

      – На какую помощь вы рассчитывали из-за границы? Неужели предполагалась интервенция?

      Орлов расхохотался.

      – Среди заговорщиков было много горячих голов, но имей в виду: ни одного предателя. Для каждого из нас Россия – святыня. Что касается помощи, то было бы несбыточно ждать вооруженной поддержки, и от кого? Ни в одной стране Европы в настоящую минуту нет правительства и армии, преданной идеям революции. Прекрасное дыхание Парижа 1789 года царило на петербургских улицах один день. И, как видишь, наша Бастилия цела!

      – Вы даже Сенат не взяли, – презрительно фыркнул гость, – хотя его никто не охранял. Так, вышли и покричали.

      – Если все было столь ничтожно, то почему ты с моим братцем пять раз ходил в кирасирскую атаку против мятежников?

      – Да потому! – взвился Бенкендорф. – Государь не хотел стрелять, боялся попасть в толпу, что и вышло. Думали рассеять пехотинцев конным ударом.

      – А мне сказали, дело было жарко.

      – Скорее холодно, – насупился гость. – Лошади не перекованы по-зимнему. Падали на льду. До прямого соприкосновения не дошло. Все раны – от выстрелов и ушибы с переломами. Ни одной колотой.

      – Ну, если так, – разочарованно протянул Орлов. – Неужели не отбили ни одной атаки?

      – Они были