Стоять в огне. Богдан Сушинский

Громов сухим командирским тоном. – Через полчаса фашисты, которых мы отогнали, вернутся с подкреплением и сразу же окружат и прочешут его. Я тут неподалеку говорил с одним стариком. Он сообщил, что километрах в двух отсюда начинается Черный лес. Правда, добираться до него придется через поле, шоссе и железную дорогу. Но выбора у нас нет. Десять минут вам на то, чтобы перевязать друг друга и приготовиться к маршу. Винтовки пока спрячем здесь…

      – Что значит «спрячем»? – подозрительно покосился на него худощавый, по-мальчишески вспыльчивый ефрейтор Костенко, которому вся эта история с появлением и исчезновением лейтенанта (вкратце пересказанная Крамарчуком, пока Громов переодевался) жутко не понравилась. – Может, ты прикажешь нам еще и руки поднять?

      – Именно это я собираюсь приказать, – твердо, с полным спокойствием ответил Громов. – Вы превратитесь в пленных, которых я буду вести на сборный пункт, в тыл, чтобы сдать. Не волнуйтесь, проведу чисто. Слава Богу, не раз видел, как это делают немцы.

      Корнев, Костенко и Бужич растерянно переглянулись. Но и доверия к нему не прибавилось. Что же касается Крамарчука, то, глядя на спокойное, волевое лицо Громова, он впервые за эти четыре недели блужданий по тылам противника почувствовал себя более-менее уверенно. Он понимал, что выходить вот так, без оружия, да еще среди бела дня – огромный риск. Однако только он один знал Громова и поэтому, ни минуты не колеблясь, поддержал командира.

      Позже фашисты, сплошным потоком двигавшиеся по шоссе, видели, как рослый, уверенный в себе унтер с засученными рукавами вел четверых пленных красноармейцев. Один – четверых! У кого были фотоаппараты, спешили запечатлеть этот эпизод войны как свидетельство настоящего арийского духа.

      Унтер-офицер вел пленных обочиной, на запад, в тыл, чтобы сдать на сборный пункт. Ни в его действиях, ни в поведении испуганных, покорных судьбе русских не было ничего такого, что вызывало бы сомнение.

      Подталкивая дулом автомата то одного, то другого «пленника», Беркут просил прикурить у мотоциклистов, охотно отвечал на вопросы какого-то офицера в черном мундире… И Николая поражало, с каким удивительным спокойствием он держался при этом. Что же касается остальных бойцов, то им просто не верилось, что среди измученных, растерянных окруженцев, мечущихся по вражеским тылам в надежде вырваться из этого ада, вдруг может оказаться человек, который хладнокровно общается с врагами, в совершенстве владеет их языком и вообще чувствует себя так, словно воюет в тылу врага по крайней мере два-три года.

* * *

      Приметив на другой стороне шоссе разрушенное село, Беркут перегнал своих «пленных» через дорогу и повел к руинам, за которыми, метрах в пятистах, млел под полуденным солнцем спасительный лес. Казалось – все. Теперь уже ничто не сможет помешать им скрыться в чащобе. Однако пройдя еще немного, они увидели в низине за селом подбитый немецкий танк, возле которого копошились двое гитлеровцев.

      Вермахтовцы тоже обратили внимание на странную процессию, двигавшуюся