Тайна гибели Бориса и Глеба. Дмитрий Александрович Боровков

преимуществами, которые предоставляли в его распоряжение дружина отца и киевское «общественное мнение», а с другой – на противоположных стремлениях Святополка, стремящегося нейтрализовать Бориса обещанием увеличения удела и между тем подготавливающего его убийство. Впрочем, представление о том, что Борис пользовался поддержкой киевлян, в котором нас пытаются убедить памятники Борисоглебского цикла, отнюдь не бесспорно: по сообщению «Тверского сборника», киевляне отказались похоронить его в городе, оттолкнув приставшую к берегу ладью с телом Бориса, которое после этого было захоронено в Вышегороде[96]. Однако не факт, что этой поддержкой располагал Святополк, поскольку повесть «Об убиении», а за ней и «Анонимное сказание», сообщают о том, что смерть Владимира некоторое время скрывалась, но если в первом случае есть основания предполагать, что она скрывалась от Святополка, то во втором случае утверждается, что скрыл ее сам Святополк[97].

      Повесть «Об убиении» рисует колоритную картину его действий: «Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Путшу и вышгородских мужей боярских и сказал им: „Преданы ли вы мне всем сердцем?“ Отвечали же Путша с вышгородцами: „Согласны головы свои сложить за тебя“. Тогда он сказал им: „Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса“. Те же обещали ему немедленно исполнить это». В повести «Об убиении» присутствует агиографический элемент «провиденциального историзма», отразившийся не только в том, что князь-страстотерпец заранее знает о «злом умысле» Святополка, но и «окаянный» князь оказывается в курсе того, что первая попытка убийства Бориса не удалась (на этот факт обратил мое внимание В.Я. Петрухин). «Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положив на телегу, повезли, еще дышавшего. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце»[98].

      Это противоречие давно привлекает внимание исследователей. А.А. Шахматов полагал, что в летописном тексте были соединены киевское и вышгородское предание о смерти Бориса[99]. Существует и альтернативная точка зрения, согласно которой он испытал влияние скандинавского источника (архетипа), общего для повести «Об убиении Борисове» и «Пряди об Эймунде», где сообщается об убийстве варягами русского конунга Бурицлава. Гипотеза о том, что в древнерусской традиции произошло восприятие скандинавского литературного архетипа (С.М. Михеев)[100], представляется достаточно интересной. Однако следует подчеркнуть, что в повести «Об убиении» он оказался под сильным воздействием агиографических элементов. Поэтому не исключено, что она могла появиться только в церковных кругах, отдельно от того летописного контекста, в котором читается сейчас. Можно предположить, что местом составления повести «Об убиении» была церковь Св. Василия в Вышегороде, который с середины XI столетия стал центром Борисоглебского

96

ПСРЛ 15. С. 128.

97

ПСРЛ 1. Стб. 130. Абрамович 1916. С. 29. Шахматов 2002. С. 67–68.

98

ПСРЛ 1. Стб. 132, 134. ПЛДР 1978. С. 149.

99

Шахматов 2002. С. 81.

100

Михеев 2005. С. 28–42. Михеев 2007. С. 3–18.