Не без вранья. Елена Колина

сказала, что все, что происходило между Лилей и Маяковским в начале романа, – дурной тон. Она, конечно, имела в виду, что дурной тон задавала Лиля. Она была взрослая и могла бы не водить его в дом свиданий, где золотые канделябры и красный бархат, – это дурной тон… Ох, как бы я хотела когда-нибудь попасть в настоящий дом свиданий с золотом и красным бархатом… Да.

      Так вот, она считает, это Лиля поощряла Маяковского к безумным поступкам. Она считает, что Лиля могла бы как выключателем повернуть – сделать его потише, потише, а делала погромче, потому что ей нравились эти внезапные звонки, уходы, возвращения, нравилась бешеная игра в карты и даже его угрозы покончить жизнь самоубийством, Ей нравилось, что между ними такие дикие страсти, а дикие страсти – это довольно дурной тон.

      Но ведь все, что по-настоящему происходит между двумя людьми, если они уверены, что никто не подглядывает, можно назвать довольно дурной тон. По-моему, настоящие отношения всегда не прекрасны, в них много того, что человек вроде бабули, состоящий только из поэзии Маяковского, назовет «дурной тон». Например, секс: если посмотреть со стороны, это совсем не прекрасно. Я много знаю про секс, потому что бабуля со мной обо всем разговаривает.

      – А твой любимый Михаил Кузмин? – назло спросила я.

      – Что? – всполошилась бабуля. – Прелестный лирик, очаровательный, тонкий человек…

      Я молчала и только громко намекала взглядом, что Кузмин был гомосексуалист. И если представить себе его эротическую жизнь в картинках, то она, по бабулиным понятиям, тоже довольно дурной тон.

      – Дурной тон – говорить о чьих-то сексуальных предпочтениях. Запомни, люди – разные, – строго сказала бабуля.

      Вот именно, разные. Сережка – тоже разный. Подумаешь, съел все котлеты, подумаешь, без ножа, подумаешь, почесал нос, подумаешь, не читал Маяковского.

      – Вот если бы я привела домой человека, который все время моет руки? И он бы принес с собой свою чашку и пил из нее чай, потому что боялся заразиться?

      – А? – подозрительно сказала бабуля.

      – Если бы я привела домой такого человека, ты бы сказала, что у него невроз или просто он псих. А это – Маяковский.

      Бабуля, конечно, сразу поняла, к чему я клоню. Это Маяковский все время моет руки, носит с собой свою кружку, возит с собой повсюду надувную ванну, чтобы садиться в свою личную ванну, а не в казенную, в казенную ведь, страшно сказать, усаживалась чужая попа!

      А Сережке нельзя даже почесать нос! Он наверняка не побоится плюхнуться в чужую ванну и бесстрашно трогает дверные ручки.

      А сама бабуля? Я недавно поймала ее на том, что она смотрела в зеркало и говорила сама себе нежные слова. Она сказала сама себе: «А я еще ничего».

      Так что все хороши. И, если подумать, какую гадость мог трогать человек, прикасавшийся до нас к дверной ручке или кнопке лифта… Фу!.. Мы об этом не думаем, а Маяковский думал. Люди думают о разном и разного боятся. Лучше, чем сразу невроз, или псих, или дурной тон, принять, что все люди неодинаковые.

      Примером Маяковского