Дама Тулуза. Елена Хаецкая

оленям, бегущим от жестокосердого охотника. Вы – как мыши робости, стерегомые котом соблазна! Ныне же отриньте робость и нерешительность, прислушайтесь к вашим сердцам! Ищите в своей среде того, кто открыт свету земного солнца, теплу земного хлеба, радости земного смеха! Ибо в радости – истинная добродетель и любовь к Господу, Творцу сущего! И разве не сказано псалмопевцем: веселитесь, играя на лютне?

      – На гуслях, – поправил отец эконом.

      Эн Рожьер, стоя за креслом, поморщился.

      – Восславим Творца! – вскричал он и снова встряхнул гроб. Аббат опасно накренился, грозя вывалиться на пол и рассыпаться, но его, по счастью успели подхватить и поддержать со всевозможным почтением.

      – Восславим! – отозвались братья.

      И настала тишина. Лишь у самого выхода кто-то украдкой кашлял, удушаемый дымом курильницы.

      И вышел вперед один молодой брат и безмолвно повергся во прах перед гробом. И вопросил его Амьель голосом эн Рожьера:

      – Кого предложишь ты на мое место, сыне?

      И ответил молодой инок, не поднимая склоненного лица:

      – Себя, святой отец.

      Тут повскакивали, забыв приличия, сразу многие братья и громко закричали, перебивая друг друга:

      – Как такое возможно, святой отец?!

      – Он слишком молод, святой отец!

      – У него нет заслуг!

      – Он грешник с головы до ног!

      – Обжора!

      – Выпивоха!

      – Прелюбодей!

      – Он слишком красив плотской красотой!

      – Он суетен!

      – Он дерзок!

      – Ни усердия, ни смирения!

      – Любит поспать!

      – Никуда не годится!

      Эн Рожьер выглянул из-за гроба, желая разглядеть простертого на полу монашка, однако увидел лишь груду тряпья. И велел:

      – Встань.

      Тот поднялся.

      И впрямь оказался смазлив. И искры в глазах дерзкие, и рот большой, усмешливый. Ни во взгляде, ни в осанке не заметил эн Рожьер у него робости.

      – Как зовут? – спросил эн Рожьер.

      – Брат Ренье, святой отец. Да вы ведь меня знаете, – без тени смущения отвечал молодой инок. – Разве не меня высекли за кражу двух кувшинов монастырского кларета? Разве не я провел месяц в заточении после того, как самовольно отлучился из обители и был схвачен в объятиях веселой женщины? Разве не у меня нашли в келии копченую свиную ногу, за что продержали три седмицы на хлебе и воде?

      – О, я знаю тебя! – отозвался эн Рожьер, убедившись в том, что слова монаха – чистая правда (ибо вокруг кивали, ворчали и хмурились). – Думаю, ты сможешь достойно руководить обителью. Приблизься же, дабы я вручил тебе мой перстень.

      Не следует думать, будто эн Рожьер плохо понимал, что делает, и нарочно ставил во главе обители человека грешного, бойкого и летами неподобающего. Ибо как нельзя лучше знал, сколь быстро набираются ума, зрелости и твердости юнцы, получившие главенство над другими людьми. В поведении же брата Ренье чуялось эн Рожьеру знатно�