Молитвослов императрицы. Мария Спасская

увидела Волчанского. Выкидывая длинные ноги в коротких, явно севших после неправильной стирки джинсах, он вышагивал перед центральным входом туда и обратно. Мятая футболка походила на домашнюю, ту, в которой он спит. Полагаю, Женя надел на себя первое, что выпало из шкафа, когда его открыл. Лицо бывшего мужа выражало крайнюю степень задумчивости, брови сосредоточенно хмурились, отросшая борода закрывала грудь.

      Волчанский был так занят своими мыслями, что даже не замечал застывшего у колонны Эммануила, испепеляющего взглядом своего предшественника. Если бы сейчас рядом с Евгением разорвался снаряд, он бы всего лишь недовольно поморщился, досадуя на помеху плавному ходу его мыслей.

      Проводив глазами красную, с опущенным верхом, машинку, из которой виднелась стриженая макушка моей подруги и развевались длинные волосы Майкла, я резко крутанула руль, сворачивая за угол, к служебному входу.

      Поднимаясь по лестнице, услышала знакомые голоса, как обычно спорящие до хрипоты. А поднявшись на пару ступенек выше, увидела и самих спорщиков.

      – Если ты не понимаешь ничего в современном искусстве, то и не берись судить! – кричала Лара.

      – Разложившийся труп – это искусство? – перекрикивал мой бывший, при этом борода его воинственно тряслась.

      – Это аллегория, а не труп, тупой ты ублюдок! – горячилась подруга. – Символизм! Понимаешь ты это?

      – Почему я должен это понимать? – не сдавался Волчанский. – К черту такой символизм, от которого с души воротит!

      – А ты как обыватель, конечно же, привык ко всему приятному! – уличила Волчанского Заглушкина-Валуа. – К белому и пушистому!

      И ткнула пальцем в мятую майку на его груди.

      – Искусство, дорогой ты мой, гораздо шире, оно заставляет переживать и думать! А европейское искусство – особенно. Ты же не можешь не согласиться, что Европа наших дней стала по-настоящему гуманна?

      – Да ладно! – Ехидству Волчанского не было предела. – Чтоб ты знала, нет в природе ничего страшнее европейского гуманизма и высшей европейской справедливости. Начиная со спасаемых неизвестно от чего орд морлоков, в последние годы оккупировавших прекраснодушных элоев, и заканчивая убийством молодого жирафа в Копенгагенском зоопарке. Своими руками пристрелил бы прагматичных сволочей!

      – Какие еще будут претензии к европейцам? – фыркнула Лариса.

      – А я смотрю, ты за Европу стоишь горой!

      – По сути я космополит…

      – Претензии у меня все те же, что были и у Александра Сергеевича, – не на шутку разошелся Волчанский. Я даже зажмурилась, чтобы не видеть его перекошенного злобой лица. – Позволю себе напомнить стихи Солнца русской поэзии, так и озаглавленные – «Клеветникам России».

      О чем шумите вы, народные витии?

      Зачем анафемой грозите вы России?

      Что возмутило вас? Волнение Литвы?

      Оставьте: это спор славян между собою…

      Дальше сама, надеюсь помнишь. А насчет космополитизма… По сути, ты, Ларочка, прошу прощения за мой